|
Ролан Вильнев Оборотни и вампиры
Ликантропия
«Вершина Магического искусства состоит не в том,
чтобы просто сделать, но в том, чтобы заставить увидеть воочию воображаемые
вещи, от которых тотчас, как говорится, ни лапок, ни хвоста не увидишь».
(Ж. де Нино, «О ликантропии, превращении и экстазе колдунов»,
Париж, 1615)
Ликантропия, пишет Литтре, это «род душевной болезни, при которой человек
воображает, будто превратился в волка». В широком смысле под ней понимают
заболевание, при котором люди воображают себя и любым другим животным:
к примеру, собакой (кинантропия) или быком (бузантропия).
Само слово родилось из имени царя Аркадии Ликаона, мифического властителя,
жившего во времена Кекропа. Этот прославившийся своей жестокостью правитель,
если верить различным версиям, собранным Платоном, Павсанием и Овидием,
— подал Зевсу за столом части тела только что зарезанного ребенка;
— пытался умертвить этого бога во время сна;
— приносил на своих алтарях человеческие жертвы;
— посмел отведать крови ребенка, принесенного в жертву богу.
Занимался ли он сам людоедством или осквернил таинства каннибальской
общины, поклонявшейся тотемическому животному, — так или иначе, Ликаон
понес суровое наказание. Превращенный в волка, но сохранивший приметы
своего первоначального облика:
Он, устрашенный, бежит; тишины деревенской
достигнув, Воет, пытаясь вотще говорить*.
---------------
Перевод С. В. Шервинского.
Его седина, его свирепый вид и горящие глаза остались прежними. Но
ему ничего другого не остается, как обратить свою ярость и прирожденную
жажду убийства на стада скота и на малых детей.
Последователей и подражателей Ликаона называют оборотнями, «loups-garous».
Происхождение последнего слова остается спорным. «Немцы называют их
«Wervolf», — пишет Воден, — французы «loups-garous», пикардийцы — «loups-varous»,
иначе говоря — «lupos varies»... Греки называли их lykantropes и mormolycies,
латиняне — «varies» и «versipelles»... Франсуа Фебус, граф де Фуа, в
своей «Книге Охоты» утверждает, что название «garous» означает «gardez-vous»,
«берегитесь». («Демономания». Издание 1580 года). В Пуату и Жиронде
считали, что оборотень — драчливая тварь, рыщущая в поисках любовных
приключений. В Дордони «loups-garous» превратились в «liberous», в Берри
они стали «loups-berous». В Бретани оборотней называют «Bisclaverets»,
в Нормандии — «Garwalls». Роберт-Дьявол называется там Warou.
Слово «versipelles», едва вошедшее в употребление, быстро уступило место
позднелатинскому термину «gerulfus», который воспроизводит саксонское
«garwall», «garou», «werevolf» и означает «человек-волк». «Следовательно,
выражение «loup-garou» — это плеоназм, где слово «волк» встречается
дважды, первый раз во французском, второй — в германском варианте» (Литтре).
Но более удобного обозначения не придумали.
Как бы то ни было, волка, представленного уже в наскальных изображениях,
вошедшего во многие пословицы и легенды, дружно боялись почти все народы.
Он стал наиболее выразительным символом зла и греха, которому противостоит
образ собаки — друга человека и защитника его очага. Именно собачьими
зубами украшены скульптуры индейцев цимшиан (tsimshian) (Британская
колумбия), призванные отражать нападения злых духов. Маска с двумя сросшимися
собачьими го-повами защищает племя семфо с Берега Слоновой Кости от
пожирателей душ. Разумеется, можно привести и другие примеры.
ОТ МЕТАМОРФОЗЫ К ЧЕРТОВЩИНЕ
Ликантропия, воспетая Гомером, Овидием и Апулеем, — явление универсальное.
Невозможно представить себе фольклор или религию, которые обходились
бы без перевоплощений бо-и демонов; без превращений, при помощи рторых
эти боги или демоны соблазняли, наказывали или побеждали. Увы, слишком
часто подобные милые фантазии воспринимались буквально и дали повод,
в частности, в эпоху Воз-
эждения к праздным и нескончаемым дискусси-чм, в сущности бесчеловечным,
ибо завершались эни преданием смерти «колдунов», которые яко-эы принимали
животный образ для совершения
зоих злодеяний. Впрочем, с античных времен зерования разделялись, обращаясь
то к забавной, то к зловещей стороне превращений в жи-
этных. Рядом с хитростями и уловками, к кото-эым прибегали боги, стараясь
соблазнить смертных женщин или предаться наслаждениям в объятиях сговорчивых
юнцов, существовали и подлинные жертвы злых чар или небесного гнева:
наиболее яркие тому примеры — спутники Улисса и царь Навуходоносор.
Если верить Диодору Сицилийскому, первым, кто принял животное обличье,
был бог Озирис! Он превратился в волка, чтобы избавить Египет от злых
сил, которые могли поработить страну вскоре после сотворения мира. «Рассказывают,
что, в то время как Изида вместе со своим сыном Гором готовилась сразиться
с Тифоном, Озирис вернулся из преисподней и в обличье волка помогал
жене и сыну, а после поражения Тифона победители велели людям поклоняться
зверю, принесшему им победу». Кажется, уже вполне доказано, что этому
богу приносились человеческие жертвы, и однажды еврейская женщина нанесла
ему оскорбление, крикнув: «О, проклятый волк, долго ли ты еще будешь
пожирать сокровища Израиля?» Само собой разумеется, что древние евреи
предавались тем же ужасам каннибализма, как египтяне, финикийцы или
ха-наанеяне, хотя Моисей не раз категорически запрещал им пить теплую
кровь на охоте или у подножия алтарей (см. Книгу пророка Иезекииля:
XVIII, 6 — XXII, 2 — XXIII, 25). Наконец, об их склонности поверить
в ликантропию свидетельствует и то, что Библия рассказывает как подлинную
историю Навуходоносора II Вавилонского, который был отлучен от людей
и в течение семи лет принужден есть траву, подобно волам, и его тело
«орошалось росою небесною, так что волосы у него выросли как у льва,
и ногти у него — как у птицы» (Даниил IV, 30).
Из этого в самом деле удивительного «случая» Вольтер, как всем известно,
сделал прелестную сказку о влюбленном в принцессу Амазиду Белом Быке,
«хорошо сложенном, упитанном и даже легком, что редко встречается».
Он сильно отличается от чудовища, изображенного Уильямом Блейком, —
старика с неподвижным взглядом и загнутыми ногтями, скребущими бесплодную
землю. Навуходоносор, который, как есть серьезные основания полагать,
страдал умственным расстройством и «insania lupina», вызывал страстный
интерес теологов и демонологов. К примеру, святой Фома и святой Иероним
считали, что этот правитель лишился рассудка: он повредился лишь в своем
воображении, телесная же его субстанция не претерпела никаких изменений.
Жан Боден, напротив, верил в реальность превращения и утверждал, что
некоему демону было дано особое разрешение превратить царя в быка, точно
так же, как жена Лота была обращена в статую. Де Нино считал это превращение
чистой случайностью и высказал следующее прелестное суждение: «И поскольку
шерсть и ногти являются не частями тела, но всего лишь экскрементами
(sic), в этом случае я решил, что форма сия была вовсе не телесной,
а случайной». Оттон де Виттельбах страдал сходным помешательством, поскольку
щипал траву, рыл землю носом, лаял и кусал окружающих. Зная, что дочери
Прета превратились в коров, а царь Амазис — в льва, можно, пожалуй,
утверждать, что эта болезнь преимущественно поражает государей. Амазис
простерся перед Аполлонием Тианским, рассказывает Филострат, и Жак д'Отен,
цитируя этого автора, прибавляет, что волшебник воскликнул, обращаясь
к толпе: «...Знаете ли вы, господа, чего просит у меня этот лев? Он
просит меня сказать вам, чтобы вы не обманывались внешностью, для него
невыгодной, потому что вы можете принять его за царя зве-Рей, тогда
как на самом деле он был царем у людей. Знайте же, что душа в этом львином
теле — это разумная душа, и это душа Амази-са, царя Египта, чье имя
вам известно»*.
------------------------
«L'incredulite savante et la credulite ignorante au sujet des Magiciens
et des Sorcies...» («Недоверчивость ученых и доверчивость невежд по
отношению к Волшебникам и Колдунам...»); (Лион, Жан Молен, 1671 год).
В греко-римском мире дуалистический характер метаморфоз сохранялся.
Минотавр, плод безрассудной любви Пасифаи и Белого Быка, "принадлежит
царству мрака, тем же хтоничес-ким и молохическим культам, с которыми
связаны также Кербер, Как и Химера. Всем известно, что Дедал способствовал
зачатию гибрида, изготовив для царицы Крита деревянный манекен, обтянутый
телячьей кожей. Она спряталась внутри, чтобы без опаски принять обильное
и горячее семя любимого животного... По крайней мере, так гласит легенда,
над которой открыто насмехался Лукиан, описывая остров Буцефалов, лакомых
до человеческой плоти, совсем как Ваал и Фаларийский бык*
------------------------
На самом деле солнечный культ Миноса-Минотавра испытал на себе семитское
влияние, на что ясно указывает следующий отрывок из «Умирающего бога»
сэра Джеймса Фрэзера:
«...в Кноссе царь представлял Бога-солнце... каждые восемь лет его божественная
власть возобновлялась во время большого празднества, включавшего в себя,
во-первых, принесение в огне человеческих жертв статуе, голове быка,
солнцу; во-вторых — бракосочетание царя, переодетого быком, с царицей,
переодетой коровой; оба персонажа изображали, соответственно, солнце
и луну».
Волшебница Кирка (Цирцея), при свете дня блиставшая дивными чарами,
обладала, подобно Гекате и Медее, тайным могуществом. Она превратила
Сциллу в морское чудище, Пикуса — в дятла, а спутников Улисса — в свиней.
Вышла немедля она и, блестящую дверь растворивши,
В дом пригласила вступить их; забыв осторожность, вступили
Все; Эврилох лишь один назади, усомнившись, остался.
Чином гостей посадивши на кресла и стулья,
Цирцея смеси из сыра и меду с ячменной мукой и с прамнейским
Светлым вином подала им, подсыпав волшебного зелья
В чашу, чтоб память у них об отчизне пропала; когда же
Ею был подан, а ими отведан напиток, ударом
Быстрым жезла загнала чародейка в свиную закуту
Всех; очутился там каждый с щетинистой кожей, с свиною
Мордой и с хрюком свиным, не утратив, однако, рассудка.
Плачущих всех заперла их в закуте волшебница, бросив
Им желудей, и свинины, и буковых диких орехов
В пищу, к которой так лакомы свиньи,
любящие рылом Землю копать.
(«Одиссея», книга X, перевод В.А. Жуковского)
Не одной Цирцее была доступна такая чудесная возможность. Сходными
талантами могли похвастаться бесчисленные проходимцы и женщины легкого
поведения; католические богословы тех и других считали чародеями и вурдалаками.
К примеру, Симон-волшебник, подобно Юпитеру, обращался в золото и превращался
во всевозможных животных. Он заколдовал глаза Нерону — обезглавив волшебника,
тот через три дня увидел его воскресшим и, в полном восторге, приказал
установить его статую на берегу Тибра. У Варрона можно прочесть о том,
как итальянские ведьмы угощали чересчур доверчивых путешественников
сыром, подмешав к нему зелье, превращавшее их во вьючных животных. Потом
их заставляли возить кладь или использовали для другой изнурительной
работы. Мероя, трактирная служанка, о которой рассказывает Апулей, позабавилась,
превратив своего любовника в бобра, соседа — в лягушку, одного судейского
— в барана. Мерис, рыскавший по дремучим лесам в погоне за добычей или
за мимолетным объятием, под пером Вергилия становится прообразом средневековых
ликантропов:
Трав вот этих набор и на Понте найденные яды
Мерис мне передал сам — их много родится на Понте.
Видела я, и не раз, как в волка от них превращался Мерис и в лес уходил...*
----------------------
Вергилий. «Буколики». Эклога VIII. Перевод С.В. Шервинского.
Наконец, в Ливонии часто случалось, что люди превращались в волков,
а для жителей Аркадии это вообще считалось самым обычным делом. Эти
народы, сообщает нам, следуя за Плинием и Варроном, Жак д'Отен, «имели
обыкновение выбирать по жребию кого-нибудь из рода Антея; такого человека
вели к некоему пруду, а там, повесив свои одежды на дерево, он бросался
в воду и, переплыв на другой берег, убегал в лес, где превращался в
волка и присоединялся к стае; если девять лет он воздерживался от того,
чтобы пожирать людей, то по истечении этого срока вновь переплывал пруд
и возвращал себе прежний облик».
В самом ли деле Цирцея и ее подражатели способны были, посредством одних
лишь своих чар, изменять срорму тела и голос своих жертв? Может быть,
те снадобья, которые они применяли, лишь околдовывали ум, создавали
иллюзию? Конечно, то, что они прибегали к помощи этих зелий, умаляет
их собственное могущество. Они не выдерживают никакого сравнения с Иеговой,
одним только словом лишившим рассудка властелина мира, низведя его до
состояния жвачного животного! Тем не менее метаморфоза спутников Улисса
порождает те же ученые споры, что превращение вавилонского царя. И снова
Жан Воден верит в реальность превращения, а святой Иоанн Хризостом и
де Нино видят здесь лишь возбуждение непомерных желаний, соединенных
с усыплением рассудка*.
-------------------------
Станислав де Гуайта (Stanislas de Gua'ita), не веривший в Реальность
феномена, считал эту мутацию двойным символом вырождения, которому подвержены
пассивные натуры, и «порабощения, до которого нас доводят физические
влечения, недостаточно уравновешенные всегда находящейся настороже инициативой»
(«Порог Тайны»).
Исследователи и просто любопытные продолжают задаваться вопросом, что
же это было за растение, настой из семян или корней которого мгновенно
вызывал опьянение, создавая одновременно неприятную иллюзию деградации
личности, доходящей иногда до полной немоты.
Был ли это элевсинский цицейон (Ciceion); прославленный непенфес (Nepenthes);
мухомор (Muchamore) или ахеменис (Achemenis), чье действие вырывает
признания у преступников; дурман, ввергающий в оцепенение; вызывающие
бред гелатофиллис (Geatophyllis) или потаман-тис (Potamantis)? Просто-напросто
экстракт конопли или мака? Тайна. Кажется, единственными противоядиями,
которые могли справиться с действием волшебных снадобий, были лепестки
роз, лавр, анис и растение с чудесным названием морозник. Именно благодаря
морознику врач и прорицатель Мелампий Аргосский сумел исцелить трех
дочерей Прета от приступа заразного помешательства. Эти несчастные навлекли
на себя гнев Юноны, и в наказание она заставила их вообразить себя коровами.
Они тщетно искали у себя рога, жалобно мычали, но не стремились совокупляться
с быками... Розы же помогали жертвам фессалийских колдуний избавиться
от ослиного обличья и вернуть себе человеческий облик*.
------------------------------
Осел является одним из основных мифологических символов. Для Фредерика
Домера он воплощает у семитов Ваала-Фегора, чьи оплодотворяющая сила
и благодатное чувственное могущество противостоят разрушительной власти
Молоха. Он служит верховым животным для жрецов Кибелы; богов Древней
Индии; для Диониса, который в благодарность за оказанные услуги даровал
ему речь; для Иисуса, который на его спине въехал в Иерусалим. Самого
Христа называют Ononichistes, а Самсон побивает филистимлян ослиной
челюстью. Наконец, осел — индийское животное, в универсальном мифе о
Красавице и Чудовище днем питается сеном, а ночью в облике человека
ублажает принцессу, свою жену (история бога Гхандарва-Сены, сына Индры).
По крайней мере, так утверждают Луций Патрасский, Лукиан Самосатский
и Апулей, которые черпали из милетских источников и чьи рассказы вполне
сопоставимы. Изящный, остроумный и слегка непристойный текст Лукиа-на
— не самый известный из всех. Повествование ведется от первого лица;
автор рассказывает нам о том, как из-за дурацкого любопытства перепутал
мази фессалийской колдуньи и обратился не в птицу, но в осла и претерпел
различные превращения. Читатель то с восторгом, то с ужасом следит за
тем, как осел из рук воров переходит к бездельнику; он вращает жернов,
возит на себе всякую кладь, овощи, статую сирийской богини; так продолжалось
до того дня, когда последний из его хозяев, заставший своего осла на
месте преступления — предающимся чревоугодию, — выставил его на потеху
прохожим, и некая сильно влюбленная в него дама, способная принять его
целиком, стала проводить с ним вечер за вечером. Осел, наделенный выдающимися
достоинствами, в конце концов оказался на сцене амфитеатра, где его
упорные старания увенчались успехом.
«В это время мимо шел человек с цветами в руках; среди цветов я заметил
лепестки недавно сорванных роз; тотчас, ни минуты не теряя на раздумья,
соскочил я с ложа; все подумали, будто я собрался танцевать, но я, быстро
оглядев букеты, выбрал среди прочих цветов розы и съел их. И тогда,
к величайшему изумлению зрителей, личина животного спала, осел исчез,
и на его месте остался стоять лишь совершенно голый Луций. Все были
поражены такой удивительной и внезапной метаморфозой; поднялся ужасный
шум, и театр разделился на два лагеря: одни видели во мне человека,
сведущего в колдовской науке, чудовище, способное по желанию изменять
облик, и требовали немедленно меня сжечь; другие же говорили, что прежде
следует меня выслушать, а потом уже судить...» Последнее мнение возобладало.
Наместник узнал Луция, и ему вернули свободу, но на беду ему вздумалось
отыскать свою пылкую любовницу. «И вот я ужинаю с ней, — рассказывает
он, — умащенный ароматным маслом и увенчанный милыми розами, которым
я обязан своему возвращению к людям. Час был уже поздний; когда настало
время идти в постель, я поднялся, гордо сбросил с себя одежды и предстал
перед ней совершенно голым, считая, что сравнение с ослом будет для
меня выгодным. Но, увидев, что я в действительности всего лишь человек,
она бросила на меня презрительный взгляд и одновременно с этим воскликнула:
— Убирайся подальше от меня и от моего дома и ночуй, где хочешь!
— В чем же я провинился? — в свою очередь вскричал я.
— Клянусь Юпитером, — сказала она, — не в тебя, а в осла я была влюблена;
не с тобой, а с ним я спала: я думала, что ты сохранил тот большой и
красивый предмет, каким отличался мой осел. Но теперь я ясно вижу, что
вместо этого приятного и полезного животного ты, после своего превращения,
стал всего лишь дурацкой обезьяной!..» (с французского перевода Э.Тальбо).
Боги, очевидно, совершенно не нуждались для того, чтобы облачиться в
шкуру животного, ни в каких бальзамах, микстурах и порошках. Чтобы метаморфоза
совершилась, достаточно было высказать желание, и многие смертные женщины
мечтали о том, что боги посетят их в новом обличье. В Карфагене, Греции,
Македонии змею считали полезным созданием, благодетелем, «агафодемоном»,
милым сердцу царевен, которым наскучили одинокие наслаждения, и неудовлетворенных
жен. Говорят, именно в змеиных объятиях царица Олимпия, верная фракийскому
оргиастическому культу, зачала Александра. Супруг же с тех пор, как
застал ее с рептилией, стал реже проводить с ней ночи; как сообщает
Плутарх, «то ли он боялся порчи или колдовских чар, то ли из почтения,
но он удалился от ее ложа, считая, что оно занято божественным существом».
Позже отец открыл сыну тайну его рождения и призывал его соответствовать
своему царственному происхождению.
Овидий заполнил метаморфозами пятнадцать книг, изобразив во всей красе
богов, людей, камни и растения — чудесные или жестокие легенды, в которых
творцы шутят с любовью; они спешат насладиться своими победами и не
менее скоры на расправу. Юпитеру здесь принадлежит львиная доля превращений:
он и золото, и пламя, и лебедь, и сатир, и многоцветный змей; он похищает
Ганимеда под видом орла, а Европу — под видом быка. Безутешная Ио, превращенная
в корову, напоминает нам о несчастьях Навуходоносора и дочерей Прета:
Ио древесной листвой и горькой травою питалась,
Вместо постели лежит на земле, не всегда муравою
Устланной, бедная! Пьет из илистых часто потоков.
К Аргу однажды она протянуть с мольбою хотела
Руки, — но не было рук, что к Аргу могли б протянуться;
И, попытавшись пенять, издала лишь коровье мычанье
И ужаснулась сама — испугал ее собственный голос.
Вот побережьем идет, где часто, бывало, резвилась,
К Инаху, но лишь в воде увидела морду с рогами,
Вновь ужаснувшись, она от себя с отвращеньем бежала...
(Книга I, перевод С.В. Шервинского)
Но к этому делу причастен не один Юпитер. Его мстительная супруга превратила
нимфу Кал-листо в медведицу:
«Этого лишь одного не хватало, беспутница, — молвит, —
Чтобы ты плод принесла и обиду сделала явной
Родами, всем показав моего Юпитера мерзость.
Это тебе не пройдет. Погоди! Отниму я наружность,
Вид твой, каким моему ты, наглая, нравишься мужу!»
Молвила так и, схватив за волосы, тотчас же наземь
Кинула навзничь ее. Простирала молившая руки, —
Начали руки ее вдруг черной щетиниться шерстью,
Кисти скривились, персты изогнулись в звериные когти,
Стали ногами служить; Юпитеру милое прежде,
Обезобразилось вдруг лицо растянувшейся пастью,
И чтобы душу его молений слова не смягчали,
Речь у нее отняла, — и злой угрожающий голос,
Ужаса полный, у ней из хриплой несется гортани...
(Книга II, перевод С. В. Шервинского)
Не менее жестока Диана, заставившая Актео-на испустить дух через тысячу
страшных ран и превратившая Ниобу в мрачную скалу. Паллада обращает
Арахну в паука; Вакх превращает пиратов в дельфинов, а дочерей Миния
— в летучих мышей. Наконец, Окиронея чувствует, как обращается в кобылу,
начинает ржать, а ее пальцы тем временем сходятся и становятся копытами...
Можно множить и множить примеры этих странных и причудливых божественных
развлечений, увековеченных во многих культах. Например, египетские цари-жрецы
для принесения жертвы облачались в леопардовую шкуру, а ассирийские
заклинатели духов притворялись большими рыбами. В Греции, в Аттике,
молодые девушки, устраивая шествия в честь Артемиды, подражали походке
медведиц, а в Риме во время сатурналий, вакханалий, луперкалий участники
процессий надевали устрашающие маски — взять хотя бы маску Мандука,
чей огромный рот и острые клыки напоминали о Горгоне и этрусских демонах.
Цезари во время своих гнусных оргий довели до последних пределов это
странное единение человека с животными божествами. Если Тиберий всего
лишь любовался непристойными любовными сценами между богами, то Август
и Калигула воспроизводили их сами. Нерон облачался в шкуру быка и прилюдно
покрывал выбранную для него Пасифаю. Обратившись в тигра или льва, он
с пеной на губах набрасывался на обнаженных жертв и отрывал у них детородные
органы. Эти варварские обычаи, которыми мы возмущаемся, совершенно не
казались такими ужасными народу-царю, чья ненасытная жажда удовольствий
постоянно требовала новой пищи. Разве сами боги не подали пример сексуальной
и моральной разнузданности? Обычная любовь им прискучила, и они призывали
своих приверженцев выдумывать сложные позы, стремиться к неслыханному
исступлению и извращениям, до каких было далеко и Приапу.
Добрые монахи средневековья, без устали переписывавшие манускрипты,
нимало не заботясь ни об их происхождении, ни о подлинности, поддерживали
существование легенд о метаморфозах до сравнительно недавних времен.
По правде сказать, они ровным счетом ничего не придумали — так же, как
и Плиний, Петроний и Апулей, почерпнувшие свои истории из очень древних
преданий. Блаженный Августин, который, впрочем, сам в это не верил,
повторил старую сказку о волшебном сыре, благодаря которому итальянские
ведьмы превращали заезжих гостей во вьючных животных. Венсан де Бове,
радостно подхватив этот пример, рассказывает о двух римских трактирщиках,
превращавших постояльцев в баранов или цыплят, которых затем продавали
на базаре. Фульгозий, которого цитирует де Ланкр, описывает случай,
происшедший с одним срокусни-ком: его таким же образом превратили в
осла, и он развлекал прохожих, а потом вернул себе первоначальный облик,
искупавшись в волшебной реке. Наконец, Шпренгер, этот грозный педант,
которому мы частично обязаны составлением «Молота ведьм», сообщает,
что некий человек — также под действием злых чар — был вынужден в течение
трех лет таскать на себе поклажу одной злобной ведьмы: «Наконец, по
истечении этого срока, он, проходя мимо церкви во время мессы и не решаясь
войти из страха побоев, остановился у дверей, согнул задние ноги и,
сложив передние... воздел их к небесам. Ведьма стала колотить осла;
все догадались, что здесь замешано колдовство, и молодой человек обрел
прежний вид в ту самую минуту, как покарали ведьму».
Феномен превращения в животное был в определенные эпохи широко распространен
у различных народов, как утверждают Плиний и Вар-рон, рассказывая о
жителях Аркадии и ливон-цах. Джиральд Комбренсис в своей «Топографии
Ирландии» утверждает, что некоторые представители рода Оссипианов каждые
семь лет превращались в волков или волчиц, а затем возвращались к прежнему
виду, подобно киноцефалам святого Августина («Civitate Dei»). Почти
повсеместно преемниками Мериса и Ликаона стали Garwalls, соединявшие
в себе черты людоеда и волка-оборотня:
Hommes plusieurs garwalls devinrent:
Garwall, si est beste sauvage;
Tant comme il est en belle rage,
Hommes devore, grand ma/ fait,
Es grands forets converse et vait*.
-------------------------------
Текст на старофранцузском, в переводе выглядит приблизительно так: «Многие
люди сделались оборотнями. Оборотень — это дикий зверь. Когда он сильно
разъярится, то пожирает людей, творит множество бед и уходит в большие
леса». — Прим. пер.
Укажем, наконец, на то, что демоны, эти новые Протеи, подчас забавлялись,
прибегая к метаморфозам для того, чтобы злобно подшутить над развратниками.
Один бедолага, знакомый святому Иерониму («Жизнь святых отцов»), был
превращен гадким суккубом в мула: «Так был обманут Монах... Дьявол показывался
ему в образе красивой женщины, часто манившей и прельщавшей его любовными
делами, а когда несчастный Монах хотел повиноваться ей, то уподобился
коню и мулу, лишенным рассудка, и когда он хотел обнять ее и познать
плотское наслаждение, этот призрак, который был лишь тенью, с ужасным
воем выскользнул из его рук, высмеяв таким образом беднягу» (Ж. де Нино).
В соответствии с общепринятым мнением, после долгой ночи средневековья
ученые, артисты и даже папы с волнением и удовольствием вернулись к
языческой символике и античным мифам. Во всем, что касалось искусства,
литературы и религии, Возрождение овеяло свежим, здоровым и вольным
воздухом весь Запад. Несомненно, что распространение книгопечатания,
появление реформированной религии, великие открытия изменили многие
давно приобретенные знания, казавшиеся такими же незыблемыми, как аристо-телева
философия. Повсюду шло обновление идей — во всех областях, кроме той,
которая составляет предмет нашего исследования. Тогда как в эпоху средневековья
процессы над ведьмами происходили относительно редко и сохраняли политический
оттенок, с начала XVI века они участились. Развилась настоящая эпидемия
ли-кантропии, и в народе распространялись самые нелепые представления.
«Повредил ли ты твоему ближнему каким-нибудь колдовством? Оскорблял
ли святое причастие магическими обрядами? Верил ли в фей и духов? Верил
ли в гномов, которые крадут маленьких детей?..» — спрашивает, к примеру,
изданная в Любеке около 1484 года книга для подготовки к исповеди. Труды
по демонологии, комментарии, «бичи» экзорцистов, учебники для инквизиторов
подогревали психоз, который блестяще заклеймили на своих полотнах Брейгель,
Босх и Шонгауэр.
Протестанты и католики равно усердно и свирепо преследовали предполагаемых
пособников Сатаны, и по всей устрашенной Европе здесь и там вспыхивали
костры. Захваченные этим вихрем языков адского пламени Рабле, Монтень
и Сервантес вели себя предельно осторожно, и хватило бы пальцев одной
руки, чтобы сосчитать те великие умы, что, как Жан Вье(р), Корнелий
Агриппа и Габриэль Ноде, старались своими сочинениями или же поступками
остановить бессмысленную бойню. Теологи и священники сошлись в вопросе
о дьявольской вездесущности и о непосредственной и решающей роли Сил
Тьмы, которые они видели в языческих культах. Разве не были просто-напросто
демонами все эти распутные приапы, прекраснозадые богини, эти причудливые
изображения, которые крестьяне находили на вспаханных полях?
Вот этот Пан, которого вы видите,
Дал нам познать безумие
Древних идолопоклонников:
На что же они надеялись,
Раз лишали могущества
Свое высшее божество?
Говорят, у них были другие верования
И что лишь для видимости
Они давали разные имена,
Но, в конце концов, их мифология
И вся их теология
Сводилась к тому, чтобы поклоняться демонам*.
-----------------------------
Стихотворение дано в подстрочном переводе; автор и происхождение не
указаны. — Прим. пер.
Поэты, воспевавшие величие Олимпа и любовь богов, художники, прославлявшие
живот Леды и грудь Венеры, были, в каком-то смысле, сообщниками этих
бесстыжих и похотливых демонов. До тех пор, пока меценаты не одержали
победу над аскетами и фанатиками, метаморфозы, в которых заключалась
главная прелесть античных религий, были низведены до бесовских чар.
Впрочем, церковь никогда не переставала утверждать, будто Враг вездесущ,
и имя ему — легион, множество и превращение. Как бы его ни называли
— Молох, Тевтат или Сатурн; любил ли он униженное поклонение, требовал
ли цвета девственности или жаждал человеческой жертвы, его воплощения
всегда были бесчисленными.
Задолго до того как поднялась волна процессов черной магии и преследования
оборотней, дьявол являлся в животном обличье отцам-пустынникам и анахоретам.
Преподобный Петр видел его в Клюни в облике грифа и медведя, который
развлекался содомией с послушниками. В виде получеловека-полузмеи он
долго осквернял замок Вовер, который святой Людовик в 1259 году отдал
монахам-картезианцам, чтобы они изгнали оттуда нечистую силу. Под видом
пса он являлся доктору Фаусту, следовал за Корнелием Агриппой и совокуплялся
с Франсуазой Секретен. Жиль де Ре считал, что видел его в обличье леопарда,
неаполитанцы — в обличье свиньи, а сибирские татары и японцы думали,
будто он прикидывается медведем или лисой. Повсюду кишели чертенята:
то это козы — слишком умные, чтобы быть настоящими, то предвещающие
несчастье летучие мыши или кошки с коварным взглядом. Нравилось им и
соединять органы или части тела: сатиры и фавны, вынырнувшие из глубины
веков, прибавляли к телу, созданному по образу и подобию Божию, козлиное
раздвоенное копыто и драконий хвост.
Иные подчас превращаются в фей, В лесных дриад, в нимф и напей, В фавнов
и лесных духов, в сатиров и панов,
С телом мохнатым и пятнистым, как у олененка;
У них козлиная нога, от козленка ухо,
Рога, как у серны, и лицо румяное,
Словно красный месяц, и они танцуют ночь напролет
На перекрестке или рядом с журчащим ручьем. (Пьер де Ронсар)*
-----------------------------
Стихотворение дано в подстрочном переводе. — Прим. пер.
Сатане милее всего было козлиное обличье — наиболее скотское, наиболее
похотливое, но и наиболее древнее, поскольку эта традиция восходит к
мендезийскому и финикийскому культам. Таким он часто появлялся на шабашах,
в облаке серы и фосфора, отчего еще ужаснее казалась его усмешка, и
пугал всех своим вспухшим, усеянным чешуей и колючками членом.
«Дьявол на шабаше, — пишет де Ланкр, — восседает на черной кафедре,
на нем корона из черных рогов, два рога на шее, еще один — на лбу, им
он освещает собрание, волосы стоят дыбом, лицо бледное и хмурое, глаза
круглые, широко раскрытые, горящие и безобразные; козлиная бородка,
шея и все остальные части тела некрасивые, сложение человека и козла,
кисти рук и ступни, как у человеческого существа, только пальцы все
одной длины и острые, заостряются к концам, снабжены ногтями, и кисти
рук изогнуты, как гусиные лапы, хвост длинный, как у осла. У него ужасный
голос, лишенный красок, он держится с большой важностью, вид у него
печальный и тоскующий».
Сатане нравилась и волчья личина — обличье этого страшного, злобного
и коварного зверя, олицетворяющего лжепророков (апостол Матфей), лукавого
духа, стремящегося, пробравшись в стадо, смущать Господних овечек (Тертуллиан)
и даже преследовать Святую церковь (преподобный Беда). Или просто вредить
роду человеческому, как делает Койот, волк из калифорнийских прерий.
Дьявол, как пишет далее де Ланкр, «превращается в волка охотнее, чем
в любое другое животное, потому что волк прожорлив, а следовательно,
приносит больше зла, чем все прочие. И еще потому, что он — смертельный
враг агнца, служащего изображением Иисуса Христа, нашего Спасителя и
Искупителя» («Непостоянство»).
Коль скоро возможность превращения дьявола в животное была признана
учеными, теологами и многими врачами — в том числе Амбруазом Паре*,
—
-------------------------------------------------
«Демоны мгновенно превращаются во что только захотят; часто они превращаются
в змей, жаб, лесных сов, воронов, козлов, ослов, псов, котов, волков,
быков; они обращаются в людей, а также в ангелов света...»
так и метаморфоза друзей дьявола тоже начинает казаться возможной благодаря
передаче могущества, одержимости или еще какому-нибудь древнему таинству.
Ни для кого не секрет, что ведьмы, особенно из Вернона и Линкольна,
превращались в кошек и что кюре Эде-лен был волком-оборотнем. В некоторых
случаях метаморфоза становилась карой или возмездием. К примеру, Бенуа
XI, коварно завладевший престолом святого Петра, был осужден после смерти
бродить по горам и долам в виде медведя с ослиной головой и кошачьим
хвостом. По крайней мере, так утверждают Мартин Полонус и Пьер Дамьен,
авторы, столь же мало достойные веры, как Полидор Виржиль и Гийом де
Мальмесбюри, которые клянутся, будто один декан из Элгина, не пожелавший
уступить свою церковь монахам, был обращен в угря, и из него на монастырской
кухне сварили уху!
Участь волков-оборотней была не лучше: их ожидало искупительное пламя
костра или in-pace*.
-------------------------------------------------
In-pace — монастырская тюрьма, застенок для пожизненного заключения.
КАК СТАТЬ ВОЛКОМ-ОБОРОТНЕМ
Демонологи оставили нам не слишком лестный портрет волка-оборотня —
тот самый, с которого Кранах списал своего «Вервольфа» («Werevolf»),
жадного до детской плоти, наводящего ужас на деревни, вызывающего у
всех отвращение. Жан Вье(р) (Wier), хорошо знавший больных «волчьим
помешательством», пишет, что все они бледные, с глубоко запавшими глазами
и пересохшим языком («Истории, диспуты и речи...»). Де Ланкру, допросившему
многих колдунов во время обширного расследования в Лабуре в начале XVII
века, тоже посчастливилось отыскать оборотня, который по роду занятий
был пастухом.
Его звали Жан Гренье. «Это был молодой парень, лет двадцати или двадцати
одного года, роста среднего, даже скорее маленький для своего возраста;
глаза черные, глубоко сидящие, блуждающие, не решается смотреть на людей
прямо. Он был туповат и неразвит, поскольку всю жизнь только и делал,
что стерег скотину. Зубы у него были очень длинные, белые, шире обычного
и чуть выпирающие, ногти тоже длинные, некоторые из них были черными
от корня до самого конца и казались наполовину сточенными и сидевшими
глубже остальных. Из этого ясно видно, что он был волком-оборотнем,
поскольку он пользовался руками и для того, чтобы бегать, и для того,
чтобы вцепляться в горло детям и собакам; он как нельзя лучше ходил
на четвереньках... Еще он открыл мне, что был склонен употреблять в
пищу мясо маленьких детей, особенно любил лакомиться маленькими девочками,
потому что они нежнее».
В своем сборнике «Удивительных историй» («Histoires admirables») Симон
Гулар обращает внимание также и на удивительную подвижность оборотня,
на скорость перемещений, наводящую на мысль о дьявольских чарах: «Он
бегает так же быстро, как волк, и это не следует считать невероятным,
потому что стараниями злых демонов оборотни становятся подобными волкам.
Они оставляют за собой на земле волчьи следы. У них страшные горящие
глаза, как у волков, они совершают такие же набеги и зверства, как волки,
душат собак, перегрызают горло маленьким детям, лакомятся человеческим
мясом, как волки, ловко и решительно проделывают все это на глазах у
людей. И когда они бегут вместе, они обычно разделяются для охоты. Наевшись
же до отвала, воют, подзывая других».
Рассказ Гулара очень интересен: он подтверждает стадный характер оборотней,
которые рыщут стаями, подобно хищникам. В 1542 году их стало такое множество
в Константинополе и они так свирепствовали, что «великий Господин в
сопровождении своей стражи отправился с оружием в руках истреблять их;
он собрал их сто пятьдесят у городских стен, но они перескочили через
них и мгновенно исчезли на глазах у всего народа» (Жак д'Отен).
Личные обвинения встречаются довольно редко, поскольку у волков-оборотней
всегда были сообщники, помогавшие им совершать преступления, делить
или свежевать трофеи их кровавых подвигов. Раздев жертву — «доказательство
того, что они волки не на самом деле, а в собственном представлении»,
как пишет Боге, — они брались за ножи или мечи или же сбрасывали тела
на острые камни. Никогда они не прикасались ни к голове, ни к правой
руке жертвы, потому что , голова принимает помазание елеем, а правой
рукой совершается крестное знамение... И вот это, в глазах современников,
усиливало сатанинский характер их действий, к чему иногда еще присоединялось
особое удовольствие поесть мяса в пятницу. Пренебрегая законами и запретами,
некоторые исключительные существа тем не менее умели обратить на пользу
священный ужас, посеянный в деревнях ликантропией.
Чтобы устрашить непокорных подданных, болгарские правители Барам и Баян
превращались в волков или принимали любой другой облик, какой им заблагорассудится.
Намного позже в окрестностях замка Лузиньян, в Шере, Нивернё и Бурбоннэ
пастухи-колдуны, притворявшиеся «предводителями волков», ходили по ночам
в сопровождении собачьих свор; они заранее пропитывали свои башмаки
составом, пахнущим так же, как моча суки. Все это нисколько не помешало
Роллина воспеть волшебное могущество проклятого предводителя зловещей
шайки:
Сова испускала свое жалобное мяуканье,
И слышались недобрые вздохи и стоны,
Когда, застыв, словно мертвец у своей гробницы,
Он подходил с ужимками к поганому камню.
Сидя кружком на увядшем вереске,
Хищники с мечтательным видом смотрели
На скользящие отблески оловянной луны;
И внезапно становился посреди, с мертвенно-бледным
Лицом, с равнодушным огнем во взгляде,
Призрак, укрытый капюшоном, словно монах,
Великий предводитель волков свистел в зеленой ночи*.
---------------------------
Стихотворение дано в подстрочном переводе. — Прим. пер.
Жители лесов лучше всех прочих поддавались дьявольскому внушению:
в шелесте листьев, в шорохе ветвей им слышались стоны или таинственные
голоса. Исступления, видения, галлюцинации, происходящие от помутнения
рассудка или каких-то тайных инициации, заставляли их видеть в себе
животных. Среди этих сторонников анимизма, сменивших под зачарованными
ветвями приверженцев хтонических и дионисийских культов, поддерживалась
истерическая зоопсия. Как они переходили из человеческого состояния
в волчье и обратно — вполне естественным образом? Говорят, некоторые
животные, считающиеся несовершенными — такие, как мухоловка или уж,
— проделывали подобные метаморфозы. Разложившиеся тела превращались
в мух, шершней, скорпионов, шелковичных червей и василисков. Женские
волосы, зарытые в навоз, становились рептилиями; «влажная субстанция»
камней порождала жаб, а прогнившие корабельные доски — уток и прочих
птиц. Такие верования были распространены во времена волков-оборотней.
Де-монологи хоть и разделяли их, но в то же время находили наивными
и неразумными, потому что работа дьявола в них была недостаточно ясно
видна. Физические причины, подразумевавшие спонтанное зарождение или
существование наследственной предрасположенности, оставляли дьявола
в стороне; а вот проявление дьявольского влияния в чудовищных преступлениях,
совершенных ликантропами, представлялось им очевидным. Поэтому они стали
искать другие объяснения, которые, на наш взгляд, следует разделить
на две категории: невольное превращение (инкубат-суккубат и одержимость)
и добровольное превращение (скотоложство и сделка с нечистой силой).
ИНКУБАТ И СУККУБАТ
О сексуальных отношениях добрых или злых ангелов с земными созданиями
говорится в Библии (Бытие, VI, 4), о них упоминают Иосиф Флавий и большинство
религиозных авторов. Исидор Севильский в качестве примера сообщает,
что дюзианцы (Dusiens)*
-------------------------------------
Не совсем понятно, о ком идет речь; возможно, «dusiens» — производное
от «duses»: в кельтской мифологии — злые духи, которым поклонялись галлы.
— Прим. пер.
часто предаются подобному распутству; монах Эрно рассказывает историю
женщины, которая в течение шести лет терпела нечистые объятия похотливого
духа, а Мадлен де ла Круа признается, что начиная с самого нежного возраста
совокуплялась с уродом, у которого было лицо фавна и козлиные ноги.
Мы не станем входить в подробности дьявольских копуляций, своим происхождением
обязанных кошмарам или половому перевозбуждению и доставлявших неописуемую
радость казуистам и инквизиторам. Они не скупились на описания изнуряющих
наслаждений; прикидывали вес демонических гениталий и меру необузданности
или извращения. Более того, они до хрипоты спорили о том, к каким средствам
прибегали демоны, чтобы добиться своего: отуманивали чарами мозг; наводили
горячку или бред; было ли это сгущение воздушных паров или других элементов;
временное оживление разлагающегося трупа, запах которого быстро пробуждал
любовников от сладострастных грез. В подтверждение последнего сошлемся
на дворянина, 1 января 1613 года пригласившего одну молодую знатную
особу разделить с ним ложе и наутро увидевшего рядом с собой лишь холодные
останки преступницы.
Демон, неспособный создать зародыш, его заимствовал: он делался суккубом,
чтобы принять мужское семя, а потом инкубом, чтобы передать его женщине.
Именно это доказывает Фома Аквинский в «Сумме теологии». Впрочем, он
разделяет прежде высказанное Блаженным Августином мнение, в соответствии
с которым лесные духи и фавны, «в просторечии называемые инкубами»,
преследовали женщин своими домогательствами «до тех пор, пока не добивались
обладания ими» («О граде Божи-ем»). Эльфы, гномы, пигмеи, духи и домовые;
все бесплотные невесомые существа; обитатели родников и гротов, способные
к многочисленным превращениям, действовали точно так же... Познавая
женщин, они способны были производить на свет жестоких и прожорливых
детей, чаще всего колдунов и впоследствии оборотней. Антихрист, чародей
Мерлин, Мелюзина*,
------------------------------------
Мелюзина, чью удивительную историю рассказал нам Жак Д Аррас, остается
самым известным гибридом. Наполовину женщина, наполовину змея, она любила
купаться в деревенском источнике и обязательно делала это каждую субботу.
Парацельс твердо верил в эту легенду, а Брантом уверяет, будто Мелюзина
ужасно кричала и вопила, когда был вынесен приговор разрушить ее замок.
в определенные часы становившаяся суккубом в Лузиньянском замке...
считается, что от этих странных союзов произошли народы басков и гуннов.
В противоположность им, не довольствуясь мимолетными объятиями и изъятием
семени, шальные чертовки могли дарить своим поклонникам возможность
занять достойное место в царстве Зла и превращаться в волков. Здесь
можно вспомнить широко известную историю Петера Штумфа, прожившего двадцать
лет с демоном-суккубом и получившего от него в подарок волшебный пояс,
при помощи которого он становился волком. В обличье зверя он зарезал
пятнадцать детей и ел их мозги; он как раз собирался сожрать двух своих
падчериц, когда его поймали и казнили в Бильбурге, в Баварии.
ОДЕРЖИМОСТЬ
Одержимость злым духом представляет собой вторую, относительно часто
встречающуюся форму невольного превращения в животное. Дьявол, в инкубате
овладевающий телами и вынуждающий их уступить изощренным и холодным
ласкам, умеет овладевать и слабыми, нерешительными душами. Падший ангел,
но все-таки ангел, он знает людей и в нужный момент завладевает их чувствами.
Дьявол, пишет Ж.Таксиль (J.Taxil) в своем «Трактате об эпилепсии» (Париж,
1602 год), старается «уничтожить то, что наиболее ненавистно ему в человеке,
то есть разум... словно злой ветер налетает он на мозг, нападает на
него, как на основу чувств, вместилище разума, и беснуется, возмущает
внутри организма влагу, засоряет органы, раздражает мозговые оболочки,
дергает нервы, закупоривает, артерии, и вынуждает совершенно пораженный
мозг сдаться, как и нервы, и сознание, и тогда все тело начинает биться
в конвульсиях, и одержимый делается совершенно бесчувственным и помутившимся».
Термин «одержимость», лишь одной из разновидностей которого является
зоантропия, не вполне точен. В интересующем нас случае речь идет скорее
о воздействии на мозг, чем о собственно припадках. Это воздействие можно
сравнить с тем, какое испытывают на себе те, кто исповедует нагуализм;
колдуны, присваивающие дух божества
или тотема; носители масок, отождествляющие себя с животным, подражающие
его походке или голосу. Считать ли это воздействие чисто умственным
и ^ременным? Считать ли его глубоким и стойким? В этом и состоит вся
проблема. Очень похоже, что несчастные, представляющие себя жертвой
какого-то животного — кота, лисы, собаки или, например, волка, — считают
себя одержимыми физически. Вполне вероятно, что именно фобия метаморфозы,
как пишет доктор Борель, и подталкивает их к метаморфозе. Но последняя
часто выходит за рамки того, что он называет «тревожной раздражительностью,
свойственной обычному больному манией преследования», поскольку, в противоположность
шизофреникам, одержимые прекрасно умеют распознавать виды животных —
до такой степени, что один помешанный, живший в Падуе в 1541 году, требовал,
чтобы хирурги перелицевали ему кожу, поскольку ему казалось, будто изнутри
на ней растет волчья шерсть! Эта история, донесенная до нас Жаном Вье(ром),
могла бы показаться бессмысленной, если бы столько других авторов не
упоминали о случаях подражания голосам некоторых животных: «львиный
рык, овечье блеяние, рев быка, собачий лай, свиное хрюканье» («Complementum»
брата Захарии), — которым можно найти объяснение, если учесть то обстоятельство,
что истерические спазмы горла мешают глотать. Подобные явления наблюдаются
у всех субъектов, предрасположенных к одержимости своим психическим
состоянием или болезнью. Семнадцатилетняя девушка, рассказывает Бальц
(Balz), с детства обладавшая раздражительным и капризным характером,
выздоравливала после тяжелого тифа. Вокруг ее постели собрались родные,
они сидели на корточках на японский манер, курили и болтали. Все говорили
о том, что в сумерках около дома видели лиса, похожего на северного.
Это казалось подозрительным. «Услышав это, больная содрогнулась всем
телом и сделалась одержимой. Лис вошел в нее и много раз в день говорил
ее устами. Вскоре он принял хозяйский тон и принялся бранить и тиранить
несчастную девушку».
Волки-оборотни давали о себе знать громкими криками или воем, которые
издавали в момент превращения. Такие крики слышал святой Павел в пустыне,
в окрестностях Самарии; это люди «выли, словно волки, лаяли, как собаки,
рычали, подобно львам, шипели по-змеиному, мычали, наподобие быков»
(святой Иероним). Надо думать, их и сейчас можно услышать в Южной и
Северной Африке, где во время праздника Айс-сауа танцующие, кружась
под звуки тамбуринов, «подражают голосам верблюдов и львов, в которых,
как им кажется, они превратились, и рвут зубами колючие кактусы» (А.
Бастиан), если только они не раздирают в клочья предназначенных в жертву
животных. В 1613 году в церковном приходе Аму, в окрестностях Дакса,
сорок человек лаяли разом, «как делают собаки по ночам, когда полная
луна, не знаю каким образом, сильнее наполняет мозг дурными соками»
(де Ланкр). В 1701 году пять девушек из деревни Блекторн (Blackthorn)
в Оксфордском графстве испытали на себе такое же бесовское наваждение.
Их крики, сообщает нам «Журналь де Треву», «походили не столько на звуки,
которые издают лающие собаки, сколько на те, когда они воют или скулят.
И еще эти звуки были чаще, чем у собак; больные словно всхлипывали при
каждом вдохе». Можно было бы привести множество других примеров, когда
монастыри или конгрегации оглашались — а может быть, оглашаются и сейчас
— лаем, мяуканьем, жуткими бессвязными выкриками. Скольких несчастных,
на свою беду подверженных таким припадкам, иногда длившимся часами,
считали принадлежащими к адскому воинству? Трудно сказать... Обычно
их ожидала смертная казнь, а перед тем их жестоко пытали, и одной из
самых мучительных пыток был поиск на теле нечувствительных мест. Иногда
им случалось попасть в руки последователя Мелампия (Melampe), трезво
мыслящего врача вроде Пигре, который давал им морозник, но не для того,
чтобы наказать, а чтобы очистить желудок. Однако такое бывало редко,
судьи не склонны были идти разумным путем... До такой степени не склонны,
что верили бредовым рассказам сестры Луизы и Мадлен де ла Палю, двух
истеричек XVII века, обвинивших Луи Гофриди, своего духовника, в том,
что он занимается людоедством. «Он творит беззакония, — возмущалась
первая. — Он притворяется, будто воздерживается от мясной пищи, а сам
объедается мясом маленьких детей. О... эти крошки, которых он съел,
и другие, которых |. он задушил, а потом выкопал из земли, чтобы готовить
из них паштеты, все они молят Бога о возмездии за омерзительные преступления».
Одним словом, настоящий оборотень; а Мадлен прибавляла к этому: «Очень
ему нужны ваши треска и говядина, он ест сочное мясо маленьких детей,
которое ему тайком приносят из синагоги (от демона)».
Так что в прежние времена вовсе не было необходимости прибегать к особенным
средствам, чтобы сделаться ликантропом: дьявол сам вселялся в вас или
создавал необходимое самовнушение. Впрочем, следы этого можно найти
у многих народов, в частности, у пигмеев Малайского полуострова, которым
для того, чтобы духу проще было явиться, достаточно было зажечь росный
ладан. «Ты уйдешь далеко в Джунгли и, когда останешься совсем один,
присядешь на землю и зажжешь росный ладан.
Возьмешь в правую руку трубку и сдуешь дым в трех направлениях. Потом
проделаешь все еще раз, положив руку на землю. Тебе останется только
сказать: «Ye сhеuр»(я ухожу), и твоя кожа тотчас преобразится, на ней
появятся полоски, у тебя отрастет хвост, и ты сделаешься тигром. Если
после этого ты скажешь: «Ye wet» (я возвращаюсь домой), то сразу вернешь
себе обычный вид»*.
-------------------------------
Цитируется по В. Скиту (Skeat): «The wild tribes of Malay peninsula»
(перевод на французский Р. Сюдр(а) (Sudre).
Однако это упражнение может доставить некоторые неудобства, если кандидат
вместо того, чтобы поиграть в хищника, внушит себе, что он — овечка.
«Привязанный нагишом к камню в чистом поле, он блеет, подманивая Демона-Тигра.
И в тот миг, когда чудовище подбирается, готовясь к прыжку и намереваясь
его сожрать, он должен суметь раздвоиться и произнести заклинания, от
которых ужасное видение рассеется, словно туман. Случается, что во время
такого испытания рассудок не выдерживает. Иногда наутро находят лишь
растерзанные останки: удрученные монахи заявляют, что жертва не сумела
воспользоваться своей властью». (М.Першерон. «Монгольские боги и демоны,
ламы и колдуны». Париж, Деноэль, 1953).
СКОТОЛОЖСТВО
В противоположность двум предыдущим случаям, скотоложство, требовавшее
от человека сознательного и непосредственного усилия, представляло собой
идеальный способ производства чудовищ, вампиров и оборотней. Не было
никакой необходимости прибегать к чарам или мягчительным усладам суккубата
для того, чтобы пополнить ряды инфернальных созданий. Достаточно было
найти какую-нибудь тварь, у которой как раз в это время случилась течка,
и овладеть ею, как поступил сатир из тайного Музея Неаполя с козой,
и та, похоже, не проявляла ни малейшего недовольства. Ликантропы тоже
познавали с волчицами наслаждения не меньшие, чем со своими подругами,
принадлежавшими к прекрасному полу. А некоторые изощренные волшебники
в погоне за новыми ощущениями превращали в кобылиц женщин, которых по-другому
получить не могли. «Святой Антоний рассказывает, что некая девушка была
превращена в кобылу коварным евреем, сделавшим это по просьбе одного
юноши: она не захотела уступить его бесчестным домогательствам, и все,
на что она не соглашалась девицей, ей пришлось претерпеть в животном
облике» (де Ланкр. «Непостоянство»).
Подобно кровосмешению и содомии, скотоложство уходит корнями в глубь
веков. Левит много раз призывает евреев не оскверняться с животными.
Но убедительные результаты смешений семени всегда были предметом горячих
споров. Надо было дождаться Плиния, Диодора и Лукиа-на для того, чтобы
поставить под сомнение реальность существования Минотавра. Зато Блаженный
Августин, Беллармен, Суарес и Святой Альфонс Лигурийский верили в осязаемый
результат животного совокупления. Амбруаз Паре, вооружившись всей своей
ученостью, подкреплял это мнение: «Существуют чудовища, которые рождаются
с наполовину звериным, наполовину человеческим обликом, или же совершенно
звериным, они происходят от содомитов и безбожников, которые сочетаются
и предаются противоестественной разнузданности с животными, и от этого
зарождаются многие безобразные чудовища позорного вида, о которых стыдно
говорить. Однако это бесчестие происходит на деле, а не на словах, и
с тех пор, как оно происходит, это очень дурная и омерзительная вещь,
и хуже нет для мужчины или женщины, чем соединяться и совокупляться
со скотиной, отчего рождаются полулюди-полузвери» («О чудовищах и чудесах»
— «De monstres et prodiges», гл.XX).
В плодах от таких союзов недостатка не было. В 1100 году в Льеже родился
ребенок, у которого половина тела была человеческой, а половина — свиной
(«Чудеса» Ликосфена). Нижняя часть тела другого ребенка, появившегося
на свет в 1493 году, была собачьей (А.Паре). Около 1500 года, как пишет
Родижинус (Rhodiginus), после того как пастух обрюхатил козу, вожак
стада убил гибрида, не угодившего ему своей человеческой головой. Подобное
случалось нередко, но бывали случаи и поинтереснее: в Кракове в 1547
году от «содомит-ского» союза родился урод с гусиными лапами. и слоновьим
хоботом (Bateman, «The Doome», 1581).
Люди вступали в половую связь с животными гораздо чаще, чем можно себе
представить. Даже не говоря о китайцах и легионерах, чьими сладострастными
вздохами сопровождались последние содрогания уток или индюков, и девках,.которые,
к вящему удовольствию любителей подглядывать, принимали остроконечный
пенис борзой, можно утверждать, что культ сельских итифаллических божеств
— иначе говоря, демонов — всегда пользовался успехом. Успехом этим он,
возможно, был обязан естественным желаниям, временному возбуждению детородных
органов и идентичностью строения матки у женщин и самок млекопитающих.
Жрица Приапа, которая «clunem submittat asello»*,
--------------------------------
Ослику склоняла зад (лат.).
и дамы, по примеру Леды, с ума сходившие по гусям, имели бесчисленное
множество подражательниц. Мирабо в самом конце XVIII века верил в существование
фавнов и козлоногих сатиров и считал скотоложство вполне естественным.
Он даже советует священникам — и делает это не допускающим возражений
тоном — вести статистику рождений: «Скотоложство распространено во Франции
гораздо больше, чем принято думать, но, к счастью, не по склонности,
а по необходимости. Все пиренейские пастухи — зоо-филы. Высшее наслаждение
для них — ублажаться ноздрями теленка, который одновременно лижет им
тестикулы. На всех горных пастбищах, куда редко кто забирается, у каждого
пастуха есть любимая коза. Мы знаем это от баскских кюре. Надо было
бы этим кюре ухаживать за беременными козами и собирать их приплод.
Эконом Оша вполне мог бы с этим справиться, не раскрывая тайну исповеди
(в любом случае это было бы недопустимым религиозным злоупотреблением);
он мог бы через кюре получать весь этот чудовищный приплод; кюре требовал
бы, чтобы кающийся передал свою любовницу в руки местного уполномоченного,
при этом имя любовника сохранялось бы в тайне. Не вижу никаких препятствий
к тому, чтобы обернуть к выгоде, использовать для развития человеческих
познаний зло, которого никак нельзя избежать» («Erotika Biblion», 1783).
В самом деле, чрезмерная волосатость Полифема, Исава, Самсона или Навуходоносора
могла бы навести на мысль, что они были плодами совокуплений с дикими
или домашними животными. Животные положили начало таким народам, как
датчане, айны, арии, яванцы, и племенам краснокожих, чьи тотемы они
собой представляют. Они даже породнились с ними королевскими семьями:
змеи и драконы в Фивах, Афинах и Нагпуре; быки в Кноссе; леопарды и
акулы в Дагомее. Мужчины-собаки или мужчины-львы, бородатые женщины
не раз поражали умы наших предков и становились предметом восхищения
или ужаса, а затем жертвами содержателей ярмарочных балаганов, которые
безжалостно их эксплуатировали. Большая часть этих существ, пораженных
лицевым или общим гипертрихозом (Крао, Юлия Пастрана, Евтихиев, Петров,
Биб-ровский, если ограничиться лишь самыми известными примерами), принадлежала
к «волосатым» семьям. У Адриана Евтихиева, посмотреть на которого в
1873 году сбегался весь Париж, как пишут доктора Ле Дубль и Брока, «лоб,
веки, уши, щеки, губы, подбородок, отверстия обеих ноздрей и входы в
оба слуховых канала, шея, туловище и члены (за исключением ладоней рук
и ступней ног) были покрыты длинными, тонкими, волнистыми светлыми волосами,
кое-где перемешанными с темными; волосы на теле были намного более редкими
и не такими шелковистыми, как на голове; на шее и сзади на верхней части
тела они удлинялись и сгущались, образуя два пучка в пять сантиметров
шириной каждый, как на плечах у кабана. В то время, да и в течение всей
его жизни, у него было всего пять зубов: верхний средний левый резец
и четыре нижних резца, отстоявших один от другого, они выросли у него
только в семнадцатилетнем возрасте и были уже почти совсем сточены».
Разве это не лучший портрет ликантропа?
Труды древних ученых-тератологов: Олауса Магнуса, Конрада Ликосфена,
Алдрованда, «Нюрнбергская хроника» и множество других полны преданий
о девушках, соблазненных медведями, а также о мужчинах с волчьими хвостами,
чей пояснично-крестцовый гипертрихоз поражал в свое время воображение
Ганнона, Павсания и Ямвлиха. Наконец, что, правда, случалось, крайне
редко, обнаружение детей, воспитанных животными, придавало известное
правдоподобие ликантропическому мифу. Конечно, брошенные или потерянные
дети могли быть приняты волками или медведями и, воспитанные ими, в
точности усвоить их нравы и обычаи. Всем известна сила материнской любви
волчиц, а гормональной гиперсекрецией можно было бы объяснить, в частности,
легенду о Ромуле и Реме. История Маугли — не такая уж новость, поскольку,
как утверждает Ле Луайе (Le Loyer), в 1544 году был обнаружен ребенок,
в трехлетнем возрасте унесенный волками; он научился делить с ними добычу,
ползать на животе, он не боялся холода и очень быстро бегал («История
призраков»). С трудом прирученный, точно так же, как дети-медведи из
Венгрии и Литвы (1661 и 1767 годы), «авейронс-кий дикарь» (1798), сестры
Амала и Камала (1920) и дитя-газель из сирийской пустыни (1946), этот
ребенок явно предпочитал жить среди волков, а не среди людей.
Если все упоминавшиеся до сих пор случаи были подлинными, то, как уже
доказано, в недавней истории Раму, истории ребенка-волка из Лакхнау,
вымысла больше, чем реальности. У этого ребенка, как утверждал, в частности,
профессор Валуа, «проявлялись все признаки обычной физической дегенерации.
Кроме того, родители мальчика, вероятно, были сифилитиками или алкоголиками».
В этой истории, прибавил он, нет ничего такого, что должно нас смутить:
«В Индии и в Африке мне часто встречались такие маленькие существа с
отклонениями, они не умели ни ходить, ни говорить и влачили жалкое существование,
приспосабливаясь, как могли... Так что Раму — вовсе не «ребенок-волк»,
несмотря на утверждения индийских врачей (?), но несчастный малыш, брошенный
родителями, умственно неразвитый и низведенный до почти животного состояния»
(см. «L'Aurore» от 17 февраля 1964 года). Те же соображения вполне применимы
и к «ребенку-обезьяне», которого поймали в конце сентября 1961 года
на севере Ирана, к Басса-Жану (Bassa-Jaon) из страны Басков и, кто знает,
может быть, и к «ужасному снежному человеку» из Центральной Азии?
Помимо этих сомнительных ликантропических случаев, укажем, что древние
китайцы изготавливали поддельных детей-собак; после того как с них снимали
кожу и заменяли ее шкурой животного, выживал, кажется, один из шести.
По словам Макгоуэна (Macgowan), им перерезали голосовые связки, держали
в темноте и плохо кормили. Монах, который похитил ребенка и выдавал
его за божество, кормил его одними жирами, отчего ребенок казался восковым.
Монах бежал от преследований, но храм был разрушен до основания.
СДЕЛКА С ДЬЯВОЛОМ И МАЗЬ
Наконец, и здесь мы сталкиваемся с колдовством в чистом виде, заключение
адской сделки и приобретение — de facto — соответствующей мази позволяли
колдунам превращаться, когда им того захочется, в волков-оборотней.
В противоположность одержимости, заключение сделки предполагало обязательство,
дисциплину, свободу выбора. Приспешники дьявола и их отродья, подчиняясь
установленным правилам, во время шабашей на лесных опушках или на перекрестках
дорог, где они встречались с нечистым, вручали последнему немного собственной
плоти, немного крови и даже несколько волосков, которые, впрочем, при
первом же обыске могли бы их выдать. Ведьмы, пишет Боге, «дают прядь
своих волос Сатане как задаток при сделке, которую они с ним заключают.
Сатана мелко режет эти волосы, потом смешивает их с выделениями, из
которых составляется мазь. Вот потому мы обычно находим в этой колдовской
мази волоски».
В самом деле, чудесная мазь: она дарила им возможность превращений,
способность делаться невидимыми и позволяла мгновенно перемещаться,
молнией пронзая тучи и устремляясь в неведомые пространства! Туда, к
проклятым долинам, на великий шабаш, где мерзкий козел протягивает новым
своим адептам баночку с мазью. Колдуны и ведьмы собирали здесь и там
корешки и лекарственные травы, животные и минеральные яды и любовно
составляли мази, которые, по мнению Ж. де Нино, делились на три вида:
— состав, заставлявший ведьму поверить, что отправляется на шабаш, но
в действительности воздействовавший лишь на воображение;
— состав, позволявший в самом деле отправиться на шабаш, если на то
будет воля Бога;
— состав, создающий у ведьмы иллюзию превращения в животное.
Последнее из снадобий, непосредственно нас интересующее, составлялось
из «некоторых вещей, взятых от Жабы, Змеи, Ежа, Волка, Лиса, и человеческой
крови. Их смешивали с травами, кореньями и прочими подобными вещами,
способными смущать и расстраивать воображение» («О Ликантропии»). Втирание
этой мази лишало рассудка, и иллюзии, ею создаваемые, были одновременно
объективными и субъективными. «Потому что в первую очередь их внутренние
ощущения бывают обмануты сильным впечатлением от одного и того же образа
и даже разгорячены до неистовства, естественно вызываемого подобными
мазями и микстурами, так что они в амом деле воображают себя-животными,
ходят четвереньках, пользуясь руками как передни-ли лапами. Наконец,
предрасположив их таким эбразом, Дьявол окружает их сгущенным воздухом,
представляющим всякому наблюдающему
-о стороны изображение волка, и в таком виде
•юсит Ведьму по горам и долам...»
Напитки, которыми колдуны опаивали своих жертв, вызывали сходные ощущения.
Одним казалось, будто они превращены в удода или живое орудие наслаждения,
другие воображали себя вьючными животными или хрупкими предметами. Чтобы
разрушить сковавшие их чары, они пытались, по примеру героев Луция и
Апулея, пожевать лепестки роз или благоговейно поцеловать паперть храма.
Рецепты волшебных мазей и микстур дошли до нас неполными, отрывочными.
Мы знаем, что в их состав входили ядовитые соки; соки тех злотворных,
величественного вида растений, чары которых воспел Станислас де Гуайта:
... Ваши семена проросли проклятой ночью
Под взглядом недоброго, жестокого и страшного светила.
Даже ваши имена, подозрительные для размышляющего Мудреца,
Были изгнаны из языка в те давние времена,
Когда запрещено было знать ваши свойства...
(«Rosa mystica»)*
-----------------------
Стихотворение дано в подстрочном переводе. — Прим. пер.
Черный паслен, белена, мак, .аконит, плевел, цикута, synochytides,
«позволяющий увидеть тени преисподней», мандрагора, дурман — все они
были в списке опасных растений, способных вызвать оцепенение, приапизм
и летаргию. Белладонна была украшением этого губительного букета. Самая
колдовская из трав, она создавала, если ею натереться, впечатление перемещения
по воздуху, а при приеме внутрь — иллюзию превращения в животное. Для
того чтобы вызвать это временное расстройство ума, угнетение или возбуждение
нервной системы, вовсе незачем было прибегать к таким неаппетитным занятиям,
как расчленение тела и людоедство, в чем Церковь обвиняла еретические
секты. Кровь, жир
костный мозг детей, предпочтительно некрещеных, которыми вроде бы пользовались
гностики и тамплиеры, ровным счетом ничего не могли при-Завить к свойствам
вызывающих галлюцинации растений*.
---------------------------------
В XVI веке врач герцога Клевского, Жан Вье(р), не веривший действенность
«классического» способа изготовления мази, высмеял его в таких выражениях:
«Они (Ведьмы) варят ребенка медном сосуде, и собирают плавающий на поверхности
жир, и Ьгущают отвар наподобие того, как готовят крепкий бульон; затем
они примешивают к этому снадобью, чтобы сделать его пригодным для своих
целей, петрушку, воду, волчий корень, листья тополя и сажу или что-то
вроде того. Они смешивают берулю, сельдерей, жабник, кровь летучей мыши,
усыпляющий черный паслен и растительное масло. Или же если они изготавливают
другие составы, то не слишком отличающиеся от этого. Они натирают этой
мазью все части тела, предварительно растерев их Докрасна, чтобы разогреть
и освободить все, что было сковано холодом. И для того, чтобы плоть
смягчилась и открылись поры, они примешивают к мази жир или растительное
масло: нет ни малейшего сомнения в том, что это делается с целью позволить
сокам проникать вглубь, чтобы их действие было более сильным и могущественным.
Таким образом они, как им кажется, переносятся по ночам, при свете Луны,
по воздуху на празднества, пиршества, балы и в объятия прекраснейших
юношей, каких они только пожелают. Сила воображения и воздействие впечатлений
таковы, что почти полностью завладевают той частью мозга, какую отводят
для Памяти...» («Истории, диспуты и речи»)
Если мазь и существовала в действительности, то применялась лишь в
качестве вспомогательного средства, принадлежности ритуала, «катализатора»
для людей, и без того уже предрасположенных к бессоннице, сомнамбулизму
и обманам чувств. Конечно, судьи были как нельзя более склонны верить
ведьмам и смешивать случайности с чертовщиной. Женщина, обвиненная в
том, что оборачивалась волком, пишет Сеннер (Sennert) («De morbis occultis»),
«натерла свое тело мазью в присутствии судьи, по-эбещавшего сохранить
ей жизнь, если она покажет ему свое искусство. Сразу после этого она
упала и крепко уснула. Она проснулась три часа спустя; ее спросили,
где она была, и она ответила, что, превратившись в волка, она растерзала
овцу и корову неподалеку от небольшого городка, который она назвала
и который находился в нескольких милях оттуда. Отправились в этот город,
провели расследование, и оказалось, что ущерб, по ее словам, ею причиненный,
был реальным». В других местах, рассказывает нам Поль-Ив Себийло (Sebillot),
превращения добивались, используя содержимое одной склянки, а возвращения
в человеческий облик — благодаря содержимому другой. «Так, лесник из
леса От-Сев, найдя две склянки, налил из одной себе на ладонь немного
жидкости. По мере того как жидкость растекалась, отрастала шерсть, и
его рука стала словно волчья лапа. Он натерся жидкостью из другой склянки,
и его рука сразу же приняла обычный вид» («Бретонский фольклор»).
Впрочем, сделка могла и не предполагать передачу мази, поскольку у дьявола
было в запасе еще немало уловок, помогающих его друзьям делаться невидимыми.
«Иногда, смотря по условиям сделки, — пишет Гуаччиус (Guaccius), — дьявол
окружает колдуна облаком в виде зверя и так тесно обволакивает членами
призрака члены колдуна, накладывая голову на голову, морду на лицо,
живот на живот, ноги на ноги и руки на руки, что ему удается создать
полную иллюзию. Такого результата иногда добиваются при помощи мази,
иногда — при помощи магических заклинаний. И созданное этим способом
тело так хорошо укрывает тело осязаемое, что... на земле остаются не
человеческие, а волчьи следы. Этим же объясняется и то, каким образом
впоследствии на том самом месте, где, казалось, поразили зверя, находят
раненого человека. Облако, окружающее оборотня, очень проницаемо и очень
легко рвется, так что нанесенный удар непосредственно поражает тело...»
ПОИМКА ВОЛКА-ОБОРОТНЯ И СУД НАД НИМ
Поймать волка-оборотня было достаточно сложным делом. Устраивались
настоящие облавы, в которых участвовали целые деревни, как в наши дни
собираются всей деревней в Индии или Бирме, чтобы предать смерти Господина-Тигра.
Что касается волка-оборотня, он ничем не походил на властелина: несчастное
оголодавшее существо с длинными ногтями на жилистых ногах; затравленно
озираясь и вздрагивая всем телом, он старается спрятаться между камнями
или в пещере или с жалобным воем убегает в лес. Колдуны, превращавшиеся
в животных, либо попадались случайно, либо в дело вмешивалась сверхъестественная
справедливость, которая должна была положить конец их преступным бесчинствам.
Баян Болгарский, которого заставили превратиться в волка, не сняв с
него цепей, был растерзан двумя свирепыми псами*.
--------------------------------
Эта история, дошедшая до нас в пересказах Люитпрана (Luitprand), Сижбера
(Sigebert), Гуаччиуса(Сиассшз) и Ле Луайе (Le Loyer), вполне могла подсказать
Шарлю Перро его сказку «Кот в сапогах»:
«Меня также уверяли, — сказал Кот, — но я не могу поверить, будто вы
можете превратиться в самого маленького зверька, например, в крысу или
мышку; сознаюсь вам, что считаю это совершенно невозможным». — «Невозможным?
— переспросил людоед. — Вот сейчас увидете!» И он тут же превратился
в мышку, которая стала бегать по полу. Кот, едва только увидел ее, бросился
на нее и съел» (Перевод А. Федорова).
Фротон, датский король, на беду свою, якшался с ведьмами. Одна из них
втерлась к нему в доверие и, воспользовавшись этим, похитила королевскую
казну и спрятала ее в своем хлеву. Государь застал ее на месте преступления,
и тогда она, превратившись в корову, убила его на месте ударом рога
(Ле Луайе, книга II). Случалось и обратное. Немецкий охотник, подстреливший
дикую гусыню, с изумлением обнаружил в зарослях совершенно голую цирюльницу
из ближайшего города (Бессак).
В большинстве подобных случаев стрела или шальная пуля поражали ликантропа,
бродившего в своем животном обличье. Вернувшись в свой прежний, человеческий
облик, они сохраняли след нанесенной зверю раны. След совершенно явственный,
такой, который бросался в глаза не только особам, знающим толк в колдовстве,
но даже самым грубым мужланам или охотникам, которые по следам крови
или отпечаткам лап выслеживали подстреленную добычу. Фольклор любой
страны сохранил рассказы о явлениях, сходных с тем травматическим воздействием,
которое так занятно возвеличил Элифас Леви: «Разве посмеем мы теперь
сказать, что волк-оборотень — не что иное, как астральное тело человека,
чьи дикие и кровожадные инстинкты воплощены в волке и который, пока
его призрак бродит по лесам и полям, спит в своей постели тяжелым сном,
и ему снится, будто он — настоящий волк... Оружие, обращенное против
волка-оборотня, на самом деле ранит спящего человека посредством симпатического
прилива звездного света, через соответствие нематериального тела материальному»
(«Высокая магия»).
Можно было бы составить обширную антологию из тех древних сказок, чье
совершеннейшее сходство не перестает нас поражать. Мы с равным успехом
можем найти их и в западной культуре, и в народных поверьях японцев,
и в нагуалистичес-ких представлениях древних жителей Америки. Мы надеемся,
что нескольких примеров, позаимствованных у очень далеких друг от друга
цивилизаций, будет достаточно для того, чтобы показать это единство
по сути, пусть даже не всегда сопровождающееся внешним сходством.
Петроний в «Сатириконе» вкладывает подобный рассказ в уста некоего слегка
подвыпившего человека по имени Никерот: «На мое счастье, хозяин по каким-то
делам уехал в Капую. Воспользовавшись случаем, я уговорил нашего жильца
проводить меня до пятого столба. Это был солдат, сильный, как Орк. Двинулись
мы после первых петухов; луна вовсю сияет, светло, как днем. Дошли до
кладбища. Приятель мой остановился у памятников, а я похаживаю, напевая,
и считаю могилы, потом посмотрел на спутника, а он разделся и платье
свое у дороги положил. У меня — душа в пятки: стою ни жив ни мертв.
А он помочился вокруг одежды и вдруг обернулся волком. Не думайте, что
я шучу: я ни за какие богатства не совру. Так вот, превратился он в
волка, завыл и ударился в лес!
Я спервоначала забыл, где я. Затем подошел, чтобы поднять его одежду,
— ан она окаменела. Если кто тут перепугался до смерти, так это я. Однако
вытащил я меч и всю дорогу рубил тени вплоть до самого дома моей милой.
Вошел я белее привиденья. Едва дух не испустил; пот с меня в три ручья
льет, глаза закатились; еле в себя пришел... Мелисса моя удивилась,
почему я так поздно.
«Приди ты раньше, — сказала она, — ты бы, по крайней мере, нам пособил;
волк ворвался в усадьбу и весь скот передушил: словно мясник, кровь
им выпустил. Но хотя он и удрал, однако и ему не поздоровилось: один
из рабов копьем шею ему проткнул».
Как услыхал я это, так уж и глаз сомкнуть не мог. И, как только рассвело,
побежал быстрей ограбленного шинкаря в дом нашего Гая. Когда поравнялся
с местом, где окаменела одежда, вижу: кровь, и больше ничего. Пришел
я домой: лежит мой солдат в постели, как бык, а врач лечит ему шею!
Я понял, что он оборотень, и с тех пор куска хлеба съесть с ним не мог,
хоть убейте меня. Всякий волен думать о моем рассказе что хочет, но
да прогневаются на меня наши гении, если я соврал» (перевод Б. Ярхо).
Может ли быть, чтобы этот игривый роман или другие книги в том же роде,
написанные только лишь для развлечения читателя, были восприняты демонологами
буквально? И тем не менее вот как Боге, великий поставщик костра, бич
ликант-ропов, передает приговор суда в Риоме:
«Здесь хорошо было бы прибавить историю, которая произошла в 1588 году
в деревне, отстоящей примерно на два лье от Апшлона высоко в горах Оверни:
один дворянин, сидя вечером у окна в своем замке, увидел знакомого охотника,
который шел мимо, и попросил принести ему часть добычи. Охотник, продолжая
свой путь по равнине, подвергся нападению огромного волка и выстрелил
в него из аркебузы, однако не ранил, хотя это позволило ему приблизиться
к волку и схватить его за уши; но, выбившись из сил, он, в конце концов,
от волка отделался и, отступая, взял бывший при нем большой охотни-'чий
нож, ударил им волка и отрубил у него одну лапу, которую после того,
как волк убежал, спрятал в свою сумку для дичи; а потом отправился в
тот замок, рядом с которым сражался с волком. Дворянин попросил охотника
дать ему часть добычи, и тот, желая это сделать и думая, что достает
из сумки лапу, вытащил руку с золотым кольцом на пальце; дворянин узнал
кольцо, принадлежавшее его жене и, заподозрив неладное, отправился в
кухню, где его жена грелась у огня, спрятав руку под передник, за который
он потянул, и тогда увидел, что у нее отрезана кисть руки. Он приступил
к ней с расспросами, но она сразу же, и даже прежде, чем ей была предъявлена
рука, призналась, что именно она под видом волка напала на охотника;
она впоследствии была сожжена в Риоме» («Трактат о колдунах»).
Этот дворянин рад был найти предлог, позволивший ему отправить жену
на костер; случалось и обратное, когда женщины, которым припала охота
к любовным приключениям, искали случая наказать мужа. Доказательством
тому может служить «Le Lai de Bisclavret» Марии Французской (Marie de
France), жившей в XII веке: бретонский барон пропадал на три дня каждую
неделю, в эти дни, он, раздевшись донага, превращался в волка и жил
разбоем. Жена выспросила у него, где он прячет одежду, и послала любовника
ее украсть. Король случайно поймал барона во время охоты, но тот все-таки
сумел отомстить неверной, откусив ей нос.
Процитированный выше рассказ о приключении апшлонского дворянина, происходивший
из такого замечательного, не допускающего сомнений источника, как «Трактат
о колдунах», перекочевал оттуда во множество трудов. В одной только
Европе можно было бы вспомнить немало других историй о волках-оборотнях,
которых следовало убить, дабы оградить от них род человеческий. Мы могли
бы, кроме того, упомянуть о жабах и суках (Гуаччиус), о котах и кошках,
которые нападали на прохожих и на постояльцев гостиниц; избитые, они
вновь принимали человеческий облик, и тогда у них на теле обнаруживались
следы побоев, раны и даже увечья (Боге, Креспе, Реми).
В одной из епархий Аргентины, как пишет Вальдерама, «три девицы-ведьмы
напали в кошачьем обличье на крестьянина, который рубил лес, и он, защищаясь,
сильно их поранил; за это его вскоре арестовали, и он в свое оправдание
указал, что ранил не женщин, но трех кошек, которые в то же время были
злыми духами и напали на него, желая убить; таким образом обнаружилось
присутствие дьявольских чар» («Всемирная история» — «Histoire generale
du monde». Париж, 1619).
Подобные явления встречались и в Китае, где люди превращались в тигров,
и в Японии, где один самурай, поставив капкан на лису Кицуне, вскоре
после этого увидел свою любовницу с отрезанной рукой. В старину японцы
нисколько не боялись барсуков и лис-оборотней. Эманации или символы
сельских божеств, они услаждали женщин, заблудившихся в сосновом бору
или затерявшихся среди рассеянных камней некрополя. Томные и беспечные,
девушки отдавались мощному натиску оборотней и стремились в их объятия
так страстно, что некоторые юноши даже надевали звериную маску, чтобы
наверняка добиться благосклонности.
Зато народы Сулавеси (Индонезия) оборотней боятся, и в племенах тораджа
рассказывают о них ужасные истории: «Говорят, будто однажды волк-оборотень
пришел в обличье человека к дому своего соседа, оставив свое настоящее
тело спящим, как обычно, дома; он тихонько позвал жену соседа и назначил
ей свидание на следующий день на табачной плантации. Но муж не спал
и все слышал; однако он ничего никому не сказал. Назавтра в деревне
выдался хлопотливый день: надо было накрыть крышей новый дом, и все
мужчины пришли пособить; среди них, конечно, был и оборотень, я хочу
сказать, его человеческое «я»; он стоял на крыше и работал так же усердно,
как другие. Но женщина отправилась на табачную плантацию, а муж тайно
последовал за ней, пробираясь сквозь заросли. Когда они пришли на плантацию,
этот человек увидел, как оборотень направился к его жене, бросился на
него и ударил палкой. В одно мгновение оборотень превратился в листок;
но человек оказался проворным и ловким, он схватил этот листок, бросил
в полый стебель бамбука, в котором хранил свой табак, и накрепко закрыл.
Потом он вернулся в деревню вместе с женой и с оборотнем, заключенным
в стебле бамбука. Он увидел, что человеческое тело оборотня по-прежнему
стоит на крыше и работает вместе с другими. Он бросил бамбук в огонь.
Тогда оборотень-человек, смотревший с крыши, сказал: «Не делай этого».
Человек вытащил стебель бамбука из огня, но немного погодя снова его
туда положил; и снова оборотень-человек крикнул с крыши: «Не делай этого».
Но на этот раз тот оставил бамбук в огне и, когда дерево вспыхнуло,
оборотень в человеческом облике замертво упал с крыши» (Дж.Дж.Фрэзер.
«Легендарная сокровищница Человечества», Париж, 1925).
На Берегу Слоновой Кости точно такой же страх внушают гиены и пантеры-оборотни,
и их безжалостно истребляют. В журнале «Антропология» М.Турно (Tourneaux)
приводит довольно правдоподобную историю, случившуюся в 1907 году:
«Однажды мальчики, взобравшись, как обычно, на дерево, в роли живых
пугал охраняли поле от налетов птиц и набегов обезьян. Вдруг они увидели,
что к ним приближается знакомая им старуха, почти совсем слепая. Она
их не заметила и, остановившись неподалеку, сбросила с себя всю одежду,
даже набедренную повязку, спрятала все это в кустах и у них на глазах
превратилась в пантеру и убежала на другое поле, откуда вскоре донеслись
крики маленьких сторожей. Наши мальчики сразу соскочили с дерева, схватили
оставленную старухой одежду и с этими вещественными доказательствами
в руках поспешили в деревню, чтобы рассказать об увиденном. Ведьму стали
искать, но весь день не могли найти. Однако вечером ее заметили, когда
она пыталась пробраться в свою хижину; ее нагота служила бесспорным
доказательством правдивости ее обличителей, и ведьму убили»*.
---------------------------------
Эти ведьмы, которые особенно часто встречаются в суданской части Берега
Слоновой Кости, умеют больше, чем наши ренессансные вурдалаки. Они могут
не только сами превращаться в хищных зверей, но и превращать своих врагов
в безобидных животных, и тогда или с легкостью убивают их сами, или
заставляют подставиться под выстрел меткого охотника.
Наконец, в древней Мексике, как и в древнем Египте, и у индейцев Северной
Америки, многие племена определяли ребенку «нагуаля» — покровительствующее
или тотемическое животное, которое должно было охранять его от нападений
людоедов и хищных зверей. Эта суеверная преданность, своеобразный наступательный
и оборонительный союз сближает нагуализм с ликан-тропией и порчей —
в том смысле, что вред, причиненный животному, передается и человеку.
В доказательство можно привести хотя бы отрывок из «Географического
описания провинции Санто-Доминго» преподобного отца Боргоа:
«Огромный крокодил напал на преподобного отца Диего, когда тот ехал
верхом вдоль берега озера. Этот священник, человек достаточно сильный
и ловкий для того, чтобы сразу высвободиться, пришпорил коня и, замахнувшись,
ударил крокодила своим посохом, окованным железом, но чудовище попыталось
утащить его на дно озера. Конь стал лягаться и немало помог миссионеру
в этом необычном поединке. Вскоре священник смог продолжить путь, бросив
на берегу крокодила, которого считал мертвым.
Но первой же новостью, какую услышал отец Диего, вернувшись в резиденцию
миссии, было известие о том, что молодой индеец, которого он сурово
наказал за несколько дней до происшествия, умирает по необъяснимой причине...
При осмотре у индейца нашли такие же раны, какие получил его нагуаль.
Юноша от них умер, и в то же время крокодил, лежавший на берегу, испустил
дух».
Только не думайте, будто все только что упомянутые нами сказки принадлежат
исключительно древним цивилизациям и отжившим нравам. Волки-оборотни
продолжают вести свою суровую жизнь, и Клод Сеньоль, к примеру, указывает
в своем «Фольклоре Юрпуа» (Hurepoix), изданном в 1937 году, что в двух
шагах от Парижа, в Фонтене, Брейе, Ларди, по-прежнему верят в реальную
возможность превращения в животное. В 1920 году священнику прихода Селль-сюр-Шер
(Луар-и-Шер) показалось, что его, когда он нес святые дары умирающему,
преследовал ликантроп. Пятью годами позже жители Гут-тенгейма (Нижний
Рейн) оправдали сельского полицейского, обвиненного в убийстве ребенка,
который превратился в волка. Доктора Кабанес и Насс также рассказывали
в самом начале века историю, от какой не отказались бы и Боге или де
Ланкр и в которой явственно видна та же травматическая тема: «Одна старушка,
занимаясь стиркой, — пишет Ж.Вюйе (G.Vuillier), — внезапно услышала
грохот, доносившийся из дымохода, и почти сразу же оттуда вывалились
с полдюжины разноцветных кошек.
«Погрейтесь, киски», —ласково сказала им старушка. Кошки не заставили
себя упрашивать и, устроившись поближе к огню, довольно замурлыкали.
В это время зашла соседка. Усомнившись в подлинности кисок, она решила
проверить, действительно ли они кошки или же колдуны, и плеснула в них
кипятком. Киски с воем убежали. Но самое удивительное случилось потом.
На следующий день стало известно, что пять или шесть деревенских озорников
не могут показаться на людях из-за ожогов по всему телу. Так все узнали,
что это они накануне превратились в кошек» («Яды и чары», Париж, Плон,
1903).
Во время эпидемии ликантропии, которая особенно свирепствовала между
1589 и 1610 годами, достоверность подобных историй не вызывала и тени
сомнения — точно так же, как не сомневались в существовании дьявола,
сделок с ним и шабашей, и эта вера была возведена в догму разгулявшимися
суеверием и фанатизмом. Несколько человек, обладавших более развитым
умом, пытались предостеречь современников от слишком поспешных или смелых
суждений, но им так же трудно было убедить людей в своей правоте, как
ликантропу выскользнуть из рук палача.
Ликантропы действительно существовали, но это были не мифические существа,
чудовища или колдуны, способные к превращениям, а больные, помешанные
и преступники. Как может не навести на мысль о заурядном преступлении
история пастуха, которому в апреле 1785 года волк-оборотень нанес две
раны — одну на пояснице, вторую на горле, — и одежду этого пастуха нашли
«снятой с него и сложенной как будто рукой человека»? Волчье помешательство,
в высшей степени заразное, охватывало большие области и целые страны:
Юра, Франш-Конте, Лабур, Бавария, Шотландия... Однако народный террор,
искусно разжигаемый безрассудными или жестокими правителями, не мог
не повлечь за собой смерть невинных людей, предполагаемых пособников
дьявола, приговор которым выносили чаще не за действительно ими совершенное
преступление, а за подозрительную внешность. Оборотней преследовали
гражданские власти, но кто, как не Святая церковь, начал эту травлю,
заговорив о пагубности сделок и древних культов, на которые она обрушилась
всей силой своей безжалостной мести? Мирские судьи, унаследовавшие застарелую
ненависть, из-за своей любви к порядку с зще большим рвением стремились
покарать колдунов и взбунтовавшихся рабов, которые нередко выступали
вместе. Сами они пользовались заме-цательной прерогативой, защищавшей
их от чар порчи. Судьи, как пишет Ле Луайе, «не могут >ыть околдованы.
Колдунам запрещено прояв-пять свое искусство в их присутствии, и судьи
[могут свободно и безбоязненно выносить свои [приговоры виновным и уличенным».
Как мы уже говорили, когда искали волков-[оборотней, устраивали облавы,
в которых уча-[ствовали целые деревни. Парламенты провинций •разрешали
в случаях, когда становилось извест-1но о преступлениях, ритуальных
или обычных, (создавать народное ополчение. Например, в сен-(тябре 1573
года верховный суд Дольского парла-|мента, узнав о действиях ликантропа,
который [похищал детей в Эспаньи, Сальванже и Куршапо-|не, и желая предотвратить
еще большие несчас-|тья, позволил крестьянам, в нарушение эдиктов 'об
охоте, собраться и, «вооружившись кольями, топорами, пиками, аркебузами
и палками, гнать и преследовать этого волка-оборотня везде, где смогут
его найти, и, схватив, связать и убить, за что никто не будет подвергнут
ни наказанию, ни штрафу». (Приведено Калмейлем (Calmeil), т. I.) Эти
крутые меры были более действенными, чем средневековый рецепт, найденный
Анри де Кле-зьоном (Cleusion) в Сен-Николя-дю-Пелем (Кот-дю-Нор): «La
formule de I'homme bien portant en Jesus-Christ — Est toujours at, at,
at, at, contre le garou — Apres hou, hou, sortez de ce monde — Deux
fois chaque on an en an, il est mort»*.
---------------------------------
Текст наполовину бессвязный, заклинание выглядит в переводе примерно
так: «Формула человека, хорошо себя чувствующего во Христе — Всегда
(...) против оборотня — После (...) уходите из этого мира — Два раза
каждое (...), и он мертв». — Прим. пер.
Как и другие судебные процессы над колдунами, процессы над волками-оборотнями
до странности похожи друг на друга. Обвиняемые жили группами, убивали
совместно, делили между собой добычу, все вместе готовили мази на основе
человеческого жира и пользовались ими во время шабашей. По крайней мере,
так утверждает предание, — достаточно древнее, поскольку восходит к
«Malleus maleficarum», книге, изданной в последней четверти XV века.
Этот «молот ведьм», где собраны истории, большей частью не поддающиеся
проверке, сообщает, что в 1436 году колдуны из Вальдуа лакомились мясом
некрещеных детей, и часть их тел использовали — сварив в котелке с кипящей
водой — для приготовления мазей. Один мужчина признался, что пил сок,
извлеченный из детских тел, «сок, который поклоняющиеся Сатане бережно
сохраняют в бурдюках», потому что это питье давало знание, принадлежащее
лишь посвященным. Этот рассказ должен был доказать, что с самого начала
волки-оборотни входили в тайные союзы или объединения, подобные тем,
какие и сейчас существуют в центральной части Африки.
Общества людей-леопардов или людей-крокодилов, которые не остановятся
ни перед каким преступлением, даже перед тем, чтобы зарезать собственных
детей, также были созданы с совершенно определенным намерением лакомиться
человеческим мясом. Вполне возможно, волки-оборотни испытывали подобное
же влечение к пище, отличающейся, как говорят, таким нежным и тонким
вкусом, что тот, кто его пробовал, уже никогда не забудет. Это лишь
предположение... Очень может быть, что нищие, изголодавшиеся волки-оборотни
были с самого начала вынуждены ради выживания наброситься на живую плоть
и лишь потом к ней пристрастились.
Упоминания об этих зверствах встречаются во всех процессах над ликантропами,
которые — чаще всего под пыткой — признавались, что не могли обойтись
без человеческого мяса, такого нежного и приятного на вкус. Но судьи
все же умели различать просто людоедство и преступления, за которыми
скрывались сделка с дьяволом и черная магия. К примеру, 14 декабря 1598
года суд Парижского парламента приговорил к сожжению заживо портного
из Шалона, который съел многих детей, кого сварив, кого изжарив, и хранил
их кости в бочонке (де Ланкр, «Неверие...»). Это был всего лишь случай
простого пищевого каннибализма... Случай ликантропа оказывался намного
сложнее, и очень жаль, что из-за отсутствия судебной медицины и психосексуальных
исследований никто не расспрашивал ни о зарождении этой кровавой страсти,
ни о том, какие повреждения они наносили своей жертве до или после ее
ь смерти. Многочисленные свидетельства и при-(знания (иногда вполне
искренние) обвиняемых /беждали судей в том, что перед ними — отступники
и колдуны, подпадающие под действие закона о «crimen exceptum atrocissimum»,
и их наказывали сурово и безжалостно. Ничто не могло смяг-•)ить судей
— ни возраст, ни пол, ни сословие, к которому принадлежал виновный,
они как будто [соперничали между собой в количестве, массовости и низости
убийств. Им было тем легче дей-[ствовать, что центральная власть вовсе
их не [контролировала (а то и поощряла, как было при (Генрихе II и Карле
IX); кроме того, в тех странах, [где они действовали, существовала Инквизиция
— |в Лотарингии, Савойе, Франш-Конте. Эти судьи — I кто бы мог подумать?
— часто оказывались людьми просвещенными: Николя Реми писал на латыни,
а Анри Боге обладал почти универсальными | знаниями... и «непроходимой
глупостью» во |всем, что касалось колдовства. Достаточно открыть его
«Трактат о Колдунах» («Discours des Sorciers»), чтобы увидеть, насколько
у этих судей, так ловко составлявших списки преступлений и так хорошо
умевших применять наказания, отсутствовали критические способности ума.
К несчастью, вся Европа гонялась за трудами этих одержимых, сеявших
огненный террор и поддерживавших ликантропический психоз. Их рвение
было столь непомерным, а осужденных такое множество, что мы не сможем
упомянуть обо всех процессах, а потому ограничимся изложением наиболее
известных случаев.
В 1521 году, рассказывает Боге, в теперешнем департаменте Юра были казнены
три колдуна: Мишель Юдон (Udon) из Плана (Plasne), маленькой деревушки,
расположенной в окрестностях Полиньи; Филибер Монто (Montot) и Пьер
Гро (Groz), которые, в волчьем обличье, убили и съели множество людей.
Это дело, положившее начало серии вполне исторических процессов, получило
широкую огласку, и некий художник написал портрет троих ликантропов
в полный рост; картина предназначалась для доминиканской церкви в Полиньи,
где она еще красовалась перед революцией. Кроме того, Боге рассказывает,
что спустя семьдесят шесть лет шайка, в которую входили и три женщины,
наводила ужас на деревни Лоншомуа и Орсьера, пожирая крошечных детей.
Обвиняемые признались, что, прежде чем приступать к убийствам, натирались
мазью и что дьявол облекал их в волчью шкуру. Обретя уверенность, они
пускались рыскать по полям, преследуя «когда человека, когда зверя,
смотря по тому, чего захочет их утроба».
В этом случае преступления можно было бы объяснить недостатком пропитания;
и опять же голод мог заставить Жиля Гарнье, самого прославленного из
ликантропов, вместе с двумя сообщниками, Жаном Жоли и Ришаром д'Этрабонном,
совершать безумства. Их зловещие под-зиги отозвались в горах Франш-Конте
таким (громким эхом, что кое-кто утверждал, будто там поселились гигантские
звери. Один молодой не-дец, Люк Гейцкофлер (Geizkofler), дольский студент,
сохранил для нас рассказ об этом в своем дневнике: «Ходят слухи, что
в соседних деревнях свирепствуют волки размером с обычного эсла. Они
пожирают людей, по большей части кенщин, — должно быть, из галантности,
— прибавляет рассказчик. В них стреляли, но безуспешно. И потому обыкновенный
человек зидел в них отчаявшихся грешников, продавшихся дьяволу, который
обучил их искусству превращаться в волков, чтобы истреблять людей и
скот». (Текст, изложенный Ф. Баву.) Даниэль д'Анж, со своей стороны,
утверждал, что этшельник Гарнье, будучи не в силах прокормить свою семью,
встретился в лесу с «призраком в человеческом облике», который посулил
эму золотые горы и, среди прочего, задешево эткрыть «способ становиться,
когда ему захочется, волком, львом или леопардом, и, поскольку золк
больше освоился (sic) в этих местах, чем другие животные, он предпочел
превращаться в эного». Гарнье добровольно признался в том, нто натирался
мазью для того, чтобы легче было похитить двух девочек и мальчика. Вынесенное
по его делу решение суда, «памятный приго-|вор», своей краткостью, как
нам кажется, заслуживает права быть приведенным полностью, поскольку
случай Гарнье почти во всем совпадает с историей Жозефа Ваше, потрошителя
пастухов и пастушек. Мы находим здесь то же садистское стремление к
обнажению, сопровождающееся насилием, убийством, причинением увечий
и некрофагией, затрагивающей части тела, расположенные рядом с половыми
органами.
«Год тысяча пятьсот семьдесят четвертый. На процессе выступают мессир
Анри Камю, доктор права, советник его величества короля при верховном
суде парламента Доля и прокурор при оном, истец по делу о человекоубийстве,
совершенном применительно ко многим детям и пожирании плоти оных под
видом волка-оборотня, и других преступлениях и правонарушениях, с одной
стороны. И Жиль Гарнье, уроженец Лиона, содержащийся под стражей в местной
тюрьме, ответчик по делу, с другой стороны. Вышеупомянутый ответчик
вскоре после дня Святого Михаила, будучи в облике волка-оборотня, схватил
девочку в возрасте примерно десяти или двенадцати лет в винограднике
неподалеку от леса Серр, в местности, называемой виноградниками Шастенуа,
в четверти лье от Доля; и убив и умертвив ее своими руками, казавшимися
лапами, и зубами; и протащив ее руками и страшными зубами до упомянутого-леса
Серр, там ободрал с нее кожу и съел мясо с ляжек и рук, и, не удовлетворившись
этим, он отнес мясо своей жене Аполлине в пустынь Сен Бонно возле Аманжа,
которая была местом проживания его и его жены. Кроме того, вышеназванный
ответчик через неделю после праздника Всех Святых, также в облике волка,
схватил другую девочку в тех же местах, рядом с лугом Рюпт, в крае Отум,
расположенном между вышеназванным Отумом и Шастенуа, незадолго до полудня
указанного дня, и удушил ее, и нанес ей пять ран своими руками, и намеревался
ее съесть, если бы не подоспели на помощь три человека, как он сам признавался
и исповедовался много раз.
Кроме того, вышеназванный ответчик примерно через две недели после вышеупомянутого
праздника Всех Святых, будучи, как и прежде, в облике волка, схватил
другого ребенка, мужского пола, лет десяти, на расстоянии лье от вышеупомянутого
Доля, между Гредизаном и Меноте, в винограднике, расположенном среди
виноградников вышеупомянутого Гредизана, и, удушив и умертвив его таким
же образом, как прежних, съел мясо с ляжек, ног и живота вышеупомянутого
ребенка, отделив одну ногу от тела оного.
И также вышеупомянутый ответчик в пятницу накануне праздника святого
Варфоломея схватил мальчика двенадцати или тринадцати лет от роду, сидевшего
под большим грушевым деревом рядом с лесом деревни Берруз, у замка Кромари,
и унес его и уволок в вышеназванный лес, где задушил его так же, как
других упомянутых выше детей, намереваясь его съесть. Что он и сделал
бы, если бы вскоре после этого на помощь не пришли люди, но ребенок
был уже мертв, и в то время вышеупомянутый ответчик пребывал в облике
человека, а не волка. И в этом облике он ел бы мясо вышеупомянутого
мальчика, если бы не вышеуказанная помощь, несмотря на то, что была
пятница, в чем он многократно признавался.
После уголовного процесса вышеупомянутого прокурора, а также ответов
и многократных и добровольных признаний, сделанных вышеупомянутым ответчиком,
вышеуказанный суд приговорил его к публичному поношению, сегодня же
палач haute justice*
--------------------------------
Haute justice — феодальное право разрешать важнейшие дела и выносить
смертные приговоры. — Прим. пер.
провезет и протащит его задом наперед на решетке от вышеуказанной тюрьмы
до холма, расположенного в этой местности, и там вышеупомянутый палач
сожжет его заживо, и его тело будет обращено в пепел, и, кроме того,
ему присуждается оплатить судебные расходы и издержки.
Приговор вынесен и произнесен в судебном порядке в вышеупомянутом суде
вышеназванного Доля, в восемнадцатый день января месяца, в год тысяча
пятьсот семьдесят четвертый. И в тот же день объявлен вышепоименованному
ответчику в вышеуказанной тюрьме в присутствии мессира Клода Беллена
и Клода Мюзи, советников вышеназванного суда, Жаком Жанте, присяжным
заседателем канцелярии оного»*.
----------------------------------
A. Paris. P. Des Hayes... Jouste la coppie imprimee & Sens, 1574.
Нам куда больше хотелось бы знать происхождение порока Жиля Гарнье
и то, было ли на нем органическое клеймо преступника, чем тот факт,
что он пожирал человеческое мясо в пятницу. Свидетельства авторов того
времени, увы, ни слова не говорят ни о психических отклонениях, ни о
наследственном вырождении. Наконец, никогда не производилось вскрытие,
которое дало бы нам возможность точно знать природу покушений. Стремление
к убийству, соединенное с неукротимым сексуальным аппетитом, толкало
некоторых равным образом и к педерастии, и к детоубийству. История Петера
Штумфа, крестьянина, казненного в окрестностях Кёльна в 1589 году, служит
тому доказательством:
Ужасная история!
У этого злодея был волшебный пояс,
И, стоило ему им обвязаться,
Он тут же превращался в свирепого волка.
Он пожрал тринадцать маленьких детей
И зарезал собственного сына.
Он расколол ему череп и съел мозг.
Три старика умерли от его укусов!
Женщины не отставали от мужчин в стремлении совершать чудовищные злодеяния.
К примеру, Клара Гейсслер признала под третьей по счету пыткой, что
выкопала тела нескольких сотен детей и выпила кровь семнадцати малышей,
которыми угостил ее дьявол (ср. Янссен, T.VIII). Иногда они рыскали
стаями, и в 1604 году в окрестностях Лозанны видели, как пять „ведьм,
превратившись в волчиц, похитили сре-' \\л бела дня ребенка и передали
его своим сообщникам. Сам дьявол был в восторге от этого подвига, рассказывает
де Нино, и «в их зрисутствии высосал всю кровь у этого ребенка
-юрез большой палец на ноге, а потом (они) разрезали тело на куски,
чтобы сварить его в котле, и часть съели, а из другой, прибавив что-то
еще, составили свои мази, как признались все пять, когда их настигло
Правосудие, и они были задержаны и отправлены в Лозанну, где я видел,
как их судили и сожгли».
Здесь мы соприкасаемся с помешательством, которое прибавилось к обостренной
потребности в пище и половому возбуждению. В 1598 году нищий бродяга
лет тридцати по имени Жак Раолле (его фамилию писали также «Ролле» и
«Руле») признался перед судом Анже в том, что съел множество подростков.
Он был застигнут
•на месте преступления. Де Ланкр показал, что у | жертвы «были съедены
ляжки, естество, все мясистые части тела и половина лица, а плоть, прилегающая
к этим местам, явно казалась изрубленной и изрезанной, словно зубами
или когтями зверя, а лицо и ладони рук вышеупомянутого Раолле были окровавлены»
(«Неверие в колдовстве...»). Раолле, приговоренного к смерти в Турени,
Парижский парламент признал больным и отправил в богадельню после того,
как он прибавил к своим признаниям, что «ел окованные железом повозки,
ветряные мельницы, адвокатов, прокуроров и судебных приставов, причем
говорил, что мясо последних было до того жестким и пряным, что он не
мог его переварить» (Колен де Планси. «Адский словарь»(«0|'сйоппа1ге
infernal»), издание 1863 года). Не притворился ли несчастный идиот,
как называет его де Ланкр, сумасшедшим для того, чтобы спасти свою жизнь?
Это вполне возможно, но дальнейшая судьба Раолле нам неизвестна. Наказание,
которое на него наложили, было для тех времен очень легким: всего два
года заключения.
Предполагаемым ликантропам, чьи дела ускользнули от пересмотра скептически
настроенными или сговорчивыми судьями, так легко отделаться не удалось.
Жан Гренье парламентом Бордо был приговорен в сентябре 1603 года к пожизненному
заключению. Этот тринадцатилетний мальчишка, страдавший комплексом неполноценности,
хвастун, фанфарон, не отдающий себе отчета в том, какие глупости он
произносит, пугал пастушек и люто ненавидел собственного отца*.
---------------------------
Вероятно, думая именно о Гренье, Розетт Дюбаль написала в своем «Психоанализе
дьявола», что некогда «никчемные личности идентифицировали себя с жестоким
отцом, чтобы наводить ужас на окружающих. Есть ли для охотника более
простой способ удовлетворить свои садистские побуждения, чем натянуть
на себя шкуру убитого им волка?»
Вполне возможно, что преждевременное созревание, соединенное с некоторым
умственным расстройством, превратило бы его в развратника. И за это
Гренье заточили в монастырь до конца его дней, запретив выходить оттуда
под страхом виселицы! Но, как выразился де Ланкр, которому мы обязаны
описанием этого процесса: «Надо с самого начала пресечь дорогу злу,
задушить чудовище уже при его рождении» («Картина непостоянства...»).
Свидетельства, на основании которых был осужден Гренье, исходили от
двух несовершеннолетних девочек. Одна из них заявила, что он убивал
собак и детей, выпивал у них кровь и делил это пиршество с волками.
Другая повторила те же речи, прибавив к ним, что Гренье, вместе с восемью
другими ликантропами, в определенный час по понедельникам, пятницам
и субботам рыскал в полях. Желая привлечь к себе внимание, обвиняемый
признался, что в десятилетнем возрасте дьявол — или, вернее, «Лесной
господин» — отметил его своим клеймом; что ему давали волчью шкуру,
и он, покрыв свое тело мазью и спрятав одежду в кустах, в нее облачался.
Гренье обладал богатым воображением, любил прихвастнуть, не гнушался
вольными шутками и думал привлечь девушек, напугав их до полусмерти.
В своих небылицах он всегда приписывал себе самую выгодную роль, выставлял
напоказ свои связичс преисподней и выдумывал от начала до конца встречу
с человеком, «который у себя дома носил на шее железную цепь и грыз
ее; ив этом доме одни сидели на горящих креслах с высокими спинками,
а другие лежали на пылающих кроватях, и еще другие, которые поджаривали
людей, укладывая их на подставки для дров, и еще другие — в большом
котле; и дом, и комната были очень большие и очень черные...» Можно
подумать^ что читаешь де Сада или Лотреамона; но увы! — этот поэтический
рассказ принимали за чистую монету и верили в него безоговорочно. Гренье,
сросшийся с выдуманным им персонажем, наверное, куда крепче, чем с волчьей
шкурой, которой он никогда не носил, еще и после семи лет заточения
заявлял де Ланкру, что «имел наклонность поедать мясо маленьких детей».
А монахи, которым поручено было надзирать за чудовищем, сообщили нашему
демонологу, что видели, как тот тайком ел требуху и внутренности рыбы,
когда они готовили пищу. С медицинской точки зрения это указывает на
извращение вкуса, какое встречается у убийц и некрофилов.
Другое дело, наделавшее много шума, поскольку о нем упоминает Воден,
также доказывает, до чего неуместным было рвение церковных судей, «ослепленных
наподобие кротов дьявольским отродьем...» В декабре 1521 года Жан Буэн
(Boin), настоятель доминиканского монастыря в Полиньи, инквизитор, подчинявшийся
Безансонской епархии, выслушал исповедь Пьера Бурго и Мишеля Вердена,
продавшихся дьяволу для того, чтобы он защищал их отары от грозы и нападения
диких животных. Наши колдуны дружно отправлялись на великий шабаш в
Шато-Шалоне (Юра) и там, при слабом свете зеленых свечек, раздевшись
донага, смазывали свои тела волшебной мазью и пускались бежать быстрее
ветра. Превратившись в волков, они напали на двоих маленьких детей;
на старуху, собиравшую горох; на трех девушек и козу.
«Мишель превращался в Волка, не снимая одежды, а Пьер был голый; и Пьер
сказал, что не знает, куда девалась его шерсть, когда он переставал
быть Волком.
Они прибавили еще к своим признаниям, что имели дело с Волчицами, и
испытывали такое же сладострастие и наслаждение, как если бы обнимали
своих жен.
И время их превращения заканчивалось скорее, чем они рассчитывали и
чем им хотелось бы», — пишет Жан Вье(р), усомнившийся в правдивости
признаний обоих, не согласовывавшихся между собой, и сообщает, что «Бурго
и Верден были жертвами:
— дьявольских влечений и обманов из-за того, что почти круглый год вели
уединенную жизнь;
— каталепсии; безумных снов о шабашах; аэропланических или эротических
грез, которые сопровождались сильным семяизвержением и заставляли их
поверить, что они наслаждались любовью в объятиях волчиц;
— ложных свидетельств и клеветы, на основании которых они были осуждены
при отсутствии подлинных доказательств».
И он заканчивает свои рассуждения словами, которые должны были бы стать
золотым правилом для священников и судей той эпохи: «Если бы старательно
изучали все признания, чаще всего вырванные под жесточайшими пытками
или же, допустим, добровольно сделанные узниками, несомненно, эта смертоносная
дьявольская сила убывала бы со дня на день и вскоре увидела бы конец
своей власти, и, напротив, росла бы слава Иисуса Христа, который есть
истина и жизнь. Градоправители лучше и с большей пользой исполняли бы
свой долг; для дров и огромных вязанок хвороста, на которых жгут невинных,
нашлось бы лучшее применение, а расходы на содержание палаческого сословия
сильно сократились бы».
МНЕНИЕ ДЕМОНОЛОГОВ
Изучив как происхождение ликантропического мифа, так и реальное содержание
преступлений определенного рода, мы вправе задаться вопросом: действительно
ли демонологи искренне верили в феномен телесного превращения и в существование
оборотней? Под «демонологами» мы понимаем как церковных писателей, так
и ученых, самым серьезным образом изучавших проблемы, связанные с могуществом
демонов и той ролью, которую они призваны играть в дольнем мире.
Первые христианские толкователи не верили в животное превращение, и
Блаженный Августин, исполненный мудрости, хоть и допускал существование
фавнов и сатиров, считал невозможным для человека превращение в волка.
Совершенно нелепо, писал он в восемнадцатой главе «О граде Божием»,
«считать, будто люди могут быть превращены в волков, хотя многие древние
авторы верили в подобные превращения и подтверждали их истинность...».
Прибегая к сверхъестественному объяснению, он прибавлял, что демон способен
наслать на человека болезнь, проявляющуюся в ипохондрическом состоянии,
но все же не может изменить его природу, его дух или его тело. Иными
словами, воздействие демона, заставляющее принимать вымысел и обман
за действительность, могло повлиять лишь на подготовленное, а часто
и расстроенное воображение. Святой Иероним и святой Фома высказывали
сходное мнение о «случае» Навуходоносора: «Святой Фома говорит, что
ни его телесная субстанция, ни его внешность не претерпели никаких изменений,
но что его воображение было настолько повреждено, что он верил, будто
превратился в быка, и, надо думать, божественной силой был изменен его
темперамент, и он уподобился животному, либо из-за уменьшения его здоровья,
красоты и силы, либо из-за скованности в движениях его членов, мускулы
и жилы которых ослабели, и он ходил согнувшись и ползал на четвереньках
наподобие зверя; и, поскольку он лишился способности рассуждать, то
его воображение, которое, как говорит срило-соф, было дано животным
вместо рассудка, а лю^ям — для того, чтобы дополнить разум, эта способность
управляла его совершенно животной жизнью до тех пор, пока он вновь не
обрел здравый смысл; отсюда мы видим, говорит Святой Иероним, что Навуходоносор
не терял естественного облика, но лишь его рассудок утратил способность
действовать» (Жак д'Отен).
Это разумное мнение, закрепленное постановлениями Аквилейского и Анкирского
Соборов, где любого, кто считал возможным превращение из одного существа
в другое без вмешательства Создателя, называли неверным хуже язычника,
преобладало в течение всего средневековья. Авиценна и Аверроэс, проникшись
аристотелевыми теориями о заданном и незыблемом совершенстве созданий,
разделяли эти взгляды, и тот и другой считали ликантропию обычной душевной
болезнью. «Молот ведьм» также выступал против идеи превращений материи,
а Ульрих Молитор в своем сочинении «De Laniis» говорил о чарах и завороженном
взгляде, обольщавшемся фантасмагорией. Тем не менее, параллельно в народе
складывалось представление о возможности настоящего превращения, и Святой
церкви, которую затопил этот поток суеверий, ею же самой слишком часто
поддерживавшихся, пришлось сдаться. Так, в 1233 году папа Григорий IX,
бичуя еретиков, утверждал, что последние во время кощунственного пиршества
поклонялись черному коту с крученым хвостом и человеку, тело которого,
начиная от поясницы, было мохнатым, как у кота. Как знать, не попался
ли этот глава церкви, под влиянием атмосферы ненависти и греха, в западню
собственных выдумок, как позже произошло с Иоанном XXII, который считал,
что его кардиналы околдовали его?
К сожалению, надо прибавить к сказанному, что на заре эпохи Возрождения
даже высшие умы, такие, как Витекинд (Witekind), Песе(р) (Peucer), Парацельс
и в особенности Жан Боден, поддались этому демоническому психозу. Воден,
жаждущий знаний неоплатоник, создатель юридического гуманизма, автор
удивительной «Республики», выдерживающей сравнение с сочинениями Платона
и Монтескье, беспрестанно твердил о реальности ликантропии. Вместо доказательств
он опирался на авторитет античных авторов, перед которыми слепо и безоговорочно
преклонялся, считая подлинными истории, рассказанные Виргилием, Апулеем
и Варроном, и не сомневаясь в том, что спутники Улисса действительно
превратились в наделенных разумом свиней. Кроме того, он несколько легкомысленно
истолковывал весьма любопытный текст «Сентенций» святого Фомы Аквинского
и не пытался подвергнуть логическому изучению многочисленные свидетельства
«колдунов», которые, по их словам, домогались и покрывали волчиц во
время течки. Короче говоря, он дошел до того, что утверждал, будто дьявол
способен воздействовать на телесную природу и даже совершать чудеса
высшего разряда. Он писал в своей «Де-мономании колдунов» («Demonomanie
des Sorciers», Париж, 1580): «Итак, если мы признаем, что людям вполне
по силам заставить розы цвести на вишневом дереве, яблоки — расти на
капустной грядке, превращать железо в сталь и серебряный слиток в золотой
и делать всевозможные искусственные драгоценные камни, соперничающие
с природными, то должно ли нам казаться странным, что Сатана изменяет
очертания тела, превращая его в другое, при том великом могуществе,
какое Бог дал ему в нашем элементарном мире?» Генрих Буллингер пошел
еще дальше Бодена и осмелился заявить, что Бог намеренно позволил Сатане
обучать своих учеников злым чарам, чтобы сделать их «исполнителями своего
правосудия».
Можно подумать, что Воден высказывал общее мнение протестантов своего
времени, поскольку к нему присоединялись Фернель («Lib. de abditis rerum
causis»), Фишар (Fischart) и Гас-пар Песе(р) (Peucer), зять Меланхтона.
Однако Жан Вье(р) (Wier) яростно отстаивал противоположную точку зрения,
а Лютер в проповеди, посвященной ведьмам, показал роль воображения.
Ведьмы, говорил он, «придают живым существам обманчивый вид, так что
тот, кто на самом деле человек, кажется коровой или быком» (ср. Янссен,
T.VIII).
Ложное толкование Бодена подверглось жестоким нападкам со стороны многих
его собратьев-юристов и демонологов. Они объявили это толкование богохульственным,
мерзким, нечестивым и во всех отношениях противоречащим Священному Писанию
и постановлениям Анкир-ского Собора. В 1508 году Гейлер де Кайзерс-берг
(Kaysersberg) показал абсурдность превращения в волка, а Герман Невальд
(Neuwaldt), профессор медицины из Гельмштадта, заявил: «Тот, кто утверждает,
будто дьявол может изменить природу Божьей твари, бредит; он утратил
способность суждения; он не знает основ истинной философии» (Янссен,
T.VIII). Разгорелся крупный спор, предметом которого было, как осторожно
пишет Боге, «выяснить, могут ли люди быть превращены в животных. Одни
отвечали на этот вопрос положительно, другие отрицательно; первые утверждали
свое небезосновательно, так же, как и последние, поскольку существует
множество примеров тому». Тем не менее сам он верил в реальность метаморфозы
не больше, чем Клод Приор (Prieur), монах-францисканец, который в своем
сочинении 1596 года, написанном в форме диалога, приравнивал эти предположения
к еретическим высказываниям Платона, Пифагора и Плотина о метемпсихозе,
переселении душ. Человеческая рассуждающая душа полностью отлична от
животной души или души растительной и, как пишет де Ланкр, цитируя Блаженного
Августина: «Извлечь разумную душу из человеческого тела и превратить
это тело в волка, осла или пса — вещь невозможная, поскольку это тело
было сотворено по образу и подобию Божию» («Картина непостоянства»).
Плохо разбиравшийся как в христианской вере, так и в естественной философии,
Бо-ден ошибался, вслед за де Нино обвиняя Бога в большей благосклонности
к дьяволу, чем к ангелам; приписывая Ему желание умалить собственную
славу и попустительство греху, подкрепленное чудесами. Истинные чудеса,
утверждали эти тонкие мудрецы, которые могли бы сто очков вперед дать
византийским богословам, творятся одним только Богом (творение; пресу-ществление;
превращение жены Лота в соляной столп). Только к добрым ангелам, к ним
одним обращается Он, когда считает нужным создать иллюзию (превращение
жезлов Моисея и Аарона в змей; Навуходоносора — в быка; поражение сирийцев
слепотою по просьбе Елисея и т.д.).
Как только возможность истинного превращения была отброшена, ликантропия
свелась к простому обману чувств и для иных (Агриппа, Вье(р), Порта,
Монтень) перестала существовать так же, как инкубат; стала настолько
же невообразимой, как перенесение на шабаш или сам шабаш. Тем не менее
большинство демоно-логов связывали такую возможность с черной магией
и с дьявольской сделкой, той сделкой, что позволяла в нужный момент
получить мазь, волчью шкуру или плотное облако, принимающее форму некоего
животного. Демон околдовывал решившегося на это человека, придавая ему
ложный облик и увеличивая его силы, и в то же время околдовывал жертву
и возможных свидетелей. Так что не было повода заявлять во всеуслышание
о чуде или о сверхъестественном вмешательстве, можно было говорить лишь
о чарах, о воздействии на сетчатку глаза, о присутствии воздушной завесы
или «паров и испарений, разбавленных светом» (Жак д'Отен).
Но кто же мог, бросая тем самым вызов или желая поразить ближнего, найти
удовольствие в том, чтобы заключить такую сделку, создать подобную иллюзию,
если не мерзкий колдун — и тут уж не приходилось сомневаться ни в его
реальном существовании, ни в реальности совершенных им преступлений.
Судьи выносили приговор волку-оборотню не столько за человеческие жертвоприношения
и «садистские» убийства, сколько и главным образом за принадлежность
к адскому воинству «поганой нечисти», которую Боге рекомендовал безжалостно
истреблять: «...Я всегда считал ликантропию обманом, поскольку находил
невозможным превращение человека в животное, — пишет он. — Разве может
разумная душа поместиться в мозге осла, кота или зайца? Душа так же
неразлучна с телом, как моряк — со своим кораблем, и колдун, считающий
себя волком, на самом деле — жертва иллюзии. Что не мешает ему совершить
преступление, продавшись дьяволу; и за это преступление полагается смерть
на костре: здесь действует неумолимая логика»
Если верить всем этим судьям, «усердием в вере опережающим священников»,
намерение стоило преступления и мысленный грех подразумевал сообщничество
с дьяволом в его пагубных деяниях. Если чтение «Демономании» Боде-на
смущает ум, то не меньше смущает ум и мысль о том, что собратья Бодена
наказывали людей, прекрасно зная об их душевной болезни или пищевом
извращении*.
---------------------------------
«Дьявол — пишет Боге в своем «Мерзком трактате» («Discours execrable»),
— смешивает четыре жизненные влаги колдуна и предоставляет ему то, что
тот захочет». Де Ланкр определяет «воображаемое превращение» как мозговую
болезнь, происходящую от «густых и туманных испарений, которые возбуждает
меланхолический нрав» («Картина непостоянства»). «Эти меланхолики, —
пишет, наконец, Ле Луайе, — вообразившие себя превращенными -в волков,
станут выскакивать по ночам из своих постелей и до рассвета... бродить
вокруг склепов и могил».
Рискуя оказаться причисленными к чародеям или пособникам Сатаны, некоторые
отважные врачи пытались сдержать волну приговоров, которая настигала
не только настоящих убийц, предшественников Ваше и Джека-Потрошителя,
но и душевнобольных и одержимых навязчивой идеей убийства. Однако точные,
подробные, на первый взгляд вполне связные признания обвиняемых, часто
навлекавших на себя погибель, изрядно облегчали работу их судей.
Жан Вье(р) без колебаний приписывал все деяния ликантропов «insania
lupina», бреду и помешательству. Он рассматривал — надо сказать, довольно
смело, — большую часть случаев применения колдовства как отражение душевного
состояния страдающих манией преследования, маньяков и одержимых навязчивой
идеей, «так мучительно истерзанных угрызениями совести по всякому поводу,
что они начинают искать пятую ногу у барана, выдумывают несуществующую
вину и, сомневаясь в божественном милосердии, плачут денно и нощно и
считают себя проклятыми».
Меркуриалис, со своей стороны, считал волчье помешательство излечимым,
а Порта, ссылаясь на пример одного из друзей, по желанию превращавшегося
в гуся или рыбу, предостерегал всех от намеренно вызванных галлюцинаций
и видений.
Де Нино, который не брал на себя так много, ак его коллеги, и не так
углубленно изучал опрос, все же знал разницу между дьявольской ликантропией
и естественной ликантропией, болезнью, которую он приписывал «действию
внутренних паров и испарений, выделяемых черным -гневом» на мозг тех,
кто воображает себя превращенным в волка. Он объявляет обычную пищу
колдунов — каштаны, горох, бобы, капусту, чечевицу, солонину и козлятину
— вполне способной повреждать умственные способности. Что касается простых
компонентов, входивших в состав мазей (похоже, он пристально их изучал),
они, по его словам, могли быть причиной кошмаров и видений. Он тем больше
верит в магическую силу мазей, что их действие основано на природных
свойствах.
К несчастью, почти все современники разделяли иные идеи и суеверия,
к тому же явно отмеченные печатью эпохи, проникнутой сата- V низмом.
Они не могли представить себе, что превращение в животное означает болезненное
состояние и что многим больным могло бы помочь соответствующее лечение.
Влившись в огромную толпу колдунов, ликантропы, как настоящие, так и
ложные, вплоть до 1682 года отправлялись на костер. Можно задаться вопросом,
сколько бродяг и безумцев — в отсутствие улики, какой послужил бы труп,
— поплатились жизнью за то, что их приравняли к маньякам-некрофагам
и преступникам-садистам, число которых, несмотря ни на что, оставалось
очень ограниченным. Если обратиться к области литературы, то иенно оттенок
отчаяния и навязчивая идея отучают «Превращение» Кафки от сочинений
видия и Апулея, сохраняющих приятную инто-ацию сказки и фантазии. Никто,
за исключением Кафки и Стивенсона в его прославленной книге «Доктор
Джекилл и мистер Хайд», не задумывался над тем, какие страдания может
причинить человеку полное изменение его духовного и физического состояния
и какие он способен испытать угрызения совести, когда по воле случая
или в результате дьявольской сделки вернется в прежний вид. «Позвольте
мне вести мой печальный образ жизни. Я навлек на себя такую опасность
и такую кару, что и сказать не могу. Если я — величайший грешник, то
я и самый несчастный человек из всех. Я не думал, что можно в этом мире
терпеть такие муки и не потерять рассудка...» Так говорил доктор Джекилл.
Удивительным образом Жан Ре (Ray) пожелал взглянуть на проблему с другой
стороны. На этот раз всю тяжесть проклятия ощутила на себе благочестивая
невеста волка-оборотня из «Мальпер-тюи» («Malpertuis»). Несчастный продал
свою душу в обмен на шкуру зверя. Это произошло в подходящий для колдовства
вечер Сретения.
«...Однажды мой отец нашел шкуру чудовища в дупле ивы-бредины. Он тотчас
разложил большой костер из сухих дров и бросил туда опасную находку.
Мы услышали раздавшийся вдали ужасный крик и увидели, что к нам бежит
мой жених, обезумевший от ярости и боли. Он хотел броситься в огонь,
чтобы спасти горящую шкуру... отец толкал ее все дальше в пламя, пока
она не обратилась в пепел. Тогда мой суженый испустил несколько жалобных
воплей, покаялся в своих преступлениях и умер в страшных мучениях...»
|