Еремей Иудович Парнов Трон Люцифера

Киммерийские тени

Не из Аида ли исходят эти трели? Но даже вздоха нет у роз,
чтоб умереть.

Поль Фор, «Филомела»

Я вижу Бельфора Пруды, силуэт Печальный собора,
Которого нет...

Жан Жироду

В ПРАЖСКОМ ГРАДЕ сохранилась мощенная грубым булыжником улочка, на которой, по преданию, жили алхимики, прозванная по такому случаю Золотой. Судя по неказистым одноэтажным домишкам, притулившимся по левую сторону от грандиозного собора святого Витта, золотом тут и не пахло. Крохотные перекошенные оконца и низкие потолки сумрачных комнат, где неведомо как умещались мастерские с горном, лабораторными столами и заставленной сосудами полкой свидетельствовали о беспросветной нужде, исступленной работе, тайне. Близость католической святыни, с ее устремленными в небо шпилями, мощными контрфорсами и легкими, летящими в небо аркбутанами, наверное, порядком смущала незадачливых чернокнижников, укрывшихся в богемской столице от преследований инквизиции. Подобное соседство, надо думать, вполне устраивало и прихожан, и клириков. Практичные горожане предпочитали усилить действие чудотворной молитвы не менее чудодейственным эликсиром, а ежели это не помогало, с удвоенным рвением прибегали к спасительным объятиям матери-церкви. Так или иначе, но талер-другой перепадал в тощий алхимический кошель, и, если бы не снедающая сердце честолюбивая жажда свершить «Великое деяние», скромный изготовитель лекарств мог бы рассчитывать на устойчивый доход. Но деньги в полном смысле слова вылетали в трубу, потому что большинство герметистов свято верило в возвышенные цели своего «Искусства». Тем более что сам император «Священной Римской империи» Рудольф Второй (1576—1612) покровительствовал любым герметическим изысканиям. Безграничным доверием императора пользовался, например, знаменитый кабалист Лёв Иегуда бен Бецалель, чье каменное надгробие хранит следы паломничества. Как и многие ученые люди той поры, Лёв сочетал занятия философией и медициной, в коих весьма преуспел, с эффектными магическими трюками. С помощью «волшебного» зеркала, секрет которого так и остался нераскрытым, он по просьбе Рудольфа вызвал тени его августейших родителей, чем поверг императора в состояние мистического экстаза. У букиниста, открывшего лавку в одном из алхимических домиков, я нашел гравюру, запечатлевшую потрясенного императора и могущественного мага.

"Золотая улочка" в Пражском граде.

Крохотные перекошенные оконца и низкие потолки сумрачных комнат, где неведомо как умещались мастерские с горном, лабораторными столами и заставленной сосудами полкой, пуще всяких слов свидетельствовали о беспросветной нужде, исступленной работе, тайне.

С именем Лёва легенда связывает и великана Голема, который натворил всевозможных бед, когда нерадивый подмастерье забыл вложить в рот глиняного робота полоску пергамента с волшебными письменами. В сиянии этого мифа померкли другие заслуги мудреца, который, как и Тео-фраст Бомбаст фон Гогенгейм (1493—1541), известный под именем Парацельса, якобы создал лекарства, остановившие истребительное продвижение чумы. В многочисленных рассказах о Големе, возможно, есть доля правды. Последовав примеру прославленных предшественников, Лёв вполне мог изготовить человекоподобный автомат. Насколько можно верить свидетельству современников, Альберт Великий достиг на этом поприще подлинного совершенства. Его ученик Фома Аквинский, застав однажды в алхимической лаборатории механическую фигуру, занятую раздуванием мехов, принял ее за демона и, вооружившись метлой, смело вступил в схватку. «Что ты наделал, Фома! — огорченно воскликнул Альберт, найдя по возвращении лишь одни обломки.— Я потратил на это двадцать лет жизни!»
Подобная история представляется вполне правдоподобной, потому что алхимических мастеров дразнила не только несбыточная мечта об универсальном катализаторе, но и казавшийся более достижимым призрак механического двойника — универсального помощника. Такое существо должно было обладать всеми нашими достоинствами и не иметь присущих живой плоти недостатков. Достоинства мыслились, конечно, как чисто человеческие, недостатки же должен был устранить более надежный, чем протоплазма, материал: обожженная глина, камень, а еще лучше — покорный обработке металл. Отголоски сказаний о механических слугах мы найдем в эпосе шумеров и Эдде, Древних упанишадах и каббале. Первые человекоподобные автоматы появились сначала в храмах Древнего Вавилона и Египта. Проглотив монету, они отмеривали точную дозу благовонного масла или совершенно бесплатно — в образе Железной девы — заключали в смертельные объятия какого-нибудь нечестивца. В клинописных памятниках сохранились описания Медного Молоха, который проглатывал младенцев и изрыгал пламя.
В XVII—XVIII веках машины-андроиды возродились уже в виде игрушек. Барышни в кринолинах наигрывали на пианоле и мило раскланивались с почтенной публикой, а полуобнаженные заклинательницы змей манипулировали резиновыми удавами. Была даже машина-шахматист, которая имела честь сразиться с самим Наполеоном. Правда, в шахматном столике, скорчившись в три погибели, сидел ее создатель, но ситуация от этого, конечно, не менялась. Суеверная молва едва ли делала различия между куклой с часовым механизмом в груди и дьявольским воплощением. Неизбежные поломки таких кукол, возможно, и породили миф о взбунтовавшихся монстрах.
Но оставим молву, вдохновлявшую не одно поколение поэтов-романтиков, и обратимся к фактам. После Рудольфа Второго сохранилось несколько гороскопов, в которых благодарные за щедрое покровительство астрологи не поскупились на счастливые предсказания. Вопреки благостным прогнозам, император-герметист умер на тридцать шестом году жизни, а его последние дни были отравлены междоусобной борьбой. Так, в 1608 году он был вынужден уступить брату Матвею Венгерское королевство, Австрийское эрцгерцогство, маркграфство Моравию, а в 1611 году — и Чехию.
При новом царствовании померкла слава Золотой улочки, хотя слухи о том, что кому-то из мастеров удалось получить «философ ский камень», не утихали в богемской столице вплоть до конца XVII века. Lapis philosophorum — магическое сердце алхимии, соединившей в себе практические приемы многих достойных ремесел. «Красный лев», «магистери-ум», «великий эликсир», «панацея жизни», «красная тинктура» и прочие титулы, коими нарекли «философский камень» в темных алхимических манускриптах,— нечто большее, чем абсолютный катализатор. Ему приписывались чудесные свойства, сравнимые разве что с проявлением божественной мощи. Он был призван не только облагораживать или «излечивать» металлы — эманации планетных начал, но и служить универсальным лекарством. Его раствор, разведенный до концентрации так называемого аи-rum potabile — «золотого напитка», обеспечивал излечение всех хворей, полное омоложение и продление жизни на любой срок. Каждый, таким образом, мог обрести желанное долголетие, оживить мертвеца, проникнуть в сокровенные тайны натуры. Для этого нужно было лишь завладеть «магистериумом». Самого же алхимика, сподобившегося сотворить подобное чудо, волшебные превращения ожидали уже в процессе «Великого деяния». Окончательное созревание «философского яйца» должно было ознаменоваться божественным преображением плоти и духа адепта-ремесленника. Вот почему сотворение «магистериума» полагалось созвучным акции демиурга. Что перед таким могуществом все злато мира? Пустяк, жалкая мишура...
Другое алхимическое сокровище — «белый лев», или «малый магистериум»,— призванное облагораживать металлы до стадии серебра, явно бледнело, как Луна при свете Солнца, перед мощью истинного «философского камня».
То же можно сказать и об «алкагесте» — всеобщем растворителе, столь упорно отыскиваемом алхимиками. Великие мастера, искавшие заведомую несообразность, почему-то не утруждали себя заботой о том, как сохранить подобное вещество, в каком сосуде.
К сожалению, усилиями римского императора Диоклетиана, повелевшего в 296 году сжечь все египетские папирусы, где говорилось об искусстве златоде-лания, истоки алхимии скрыты во мгле. Позднейшие христианские легенды, связывающие ее с царем Соломоном или даже Моисеем, ничуть не просветляют дымовой завесы, в которую костры фанатиков и тиранов обратили бесценное прошлое человечества. Мы даже не знаем происхождения самого слова «химия»— арабская приставка «ал» не в счет — и точного его перевода.
Одни связывают название древней и всегда современной науки с термином chimeia — наливание, настаивание, другие — с именем Khem (khame, chemi), означающим «Черную землю» — Египет, где якобы зародилось сокровенное искусство рудознатства и металлургии. Для решения любопытной лингвистической загадки привлекают и латинское humus — почва, земля, и созвучные греческие слова: «хюмос» — сок, «хю-ма»—литье, «хюмевсис» — смешивание.
Как ни странно, но во всей этой разноплеменной многоголосице смутно угадывается изначальная суть. Здесь и скупое мерцание рудных жил в узкой штольне, и жар бьющей из летки струи расплавленного металла, и покачивающиеся на весовой чашке крупинки, и густеющий в реторте сок сонных трав, и блеск амальгам, и горечь ядов, и аромат эссенций...
В подобном перечислении есть своя смысловая магия, и его соблазнительно длить, вскрывая во тьме иноязычных речей все новые метафорические грани. Однако в беспредельной, как звездная ночь, алхимической сфере нас интересует не химическая начинка, но магическая, планетная псевдосуть и как следствие — злато делание, чудеса «философского камня».

Соблазняя тайной вечного круговорота, библейский змей ласкает раздвоенным жалом горький плод познания, а гностический ящер, заглотав собственный хвост, открывает пути в первобытную бездну.

Это несколько облегчает исследовательскую задачу. В эзотерическом плане алхимия начинается с вещей нам уже известных — трактатов Гермеса, с гностической символики Александрии. Она выступает как часть астрологии, как разновидность «астромине-ралогии», «астроботаники» и самостоятельный раздел магии. Поэтому столь многое покажется нам знакомым в алхимической практике. В том числе и привычка самих адептов укрываться за громкими псевдонимами, наивная и чем-то родственная мании величия одновременно. Первым здесь следует назвать Демокрита, точнее, лже-Демокрита, чей манускрипт «Физика и мистика» положил начало длинному списку зашифрованных, изобилующих яркими метафорами текстов, толкующих об искусстве магических трансмутаций. За ним последовали столь же темные и не поддающиеся разгадке сочинения лже- Платона и лже- Пифагора, где за разноцветным коловращением драконов и львов мерещится театрализованная хрис-тианско-языческая мистерия, где приносит себя в жертву умирающее и воскресающее затем божество. Соблазняя тайной вечного круговорота, библейский змей ласкает раздвоенным жалом горький плод познания, а гностический ящер, заглотав собственный хвост, открывает пути в первобытную бездну. Этот сошедший с магических фресок змей «Книги мертвых» Египта станет излюбленным символом первых алхимиков. Вскоре к нему прибавятся танцующая в огне саламандра и отверстое в мир подсурмленное око.
Несколько видоизмененный египетский иероглиф, изображающий глаз человека, обретает новое существование и среди кабалистических знаков. На личной печати немецкого ученого Георга Агрйколы он выгравирован . вместе с магическим именем Аранта. Другое заклинание, поминающее древнейшего сирийского бога Абраксакса, вырезано на гностической гемме, прославляющей владыку Вселенной. Атрибут верховной власти — сноп молний — одинаков у олимпийцев, шумеро-вавилонских, древнеиндийских богов. Одинакова и трактовка змея, причастного к сотворению мира и вовлечению в божественный хоровод стихий, над которыми разделяют с Исидой главенство Соломон и Гермес Трисмегист. Такая алхимическая троица изображена Бернардино ди Бетто (XV в.) в ватиканских апартаментах Борджи, в келье святых. Сочетав библейского медного «змия» с рептилиями кадуцея, алхимические таинства включили в свою причудливую эмблематику запаянного в реторту Меркурия и гомункулуса, замкнутого в «яйцо философов», божественного Гермафродита и отверстую могилу с Адамовой головой на дне. Подобно богу, принесшему себя в жертву, человеку надлежало пройти через смерть и тьму, чтобы вновь возродиться для света. Превращение, которое претерпевала божественная плоть, как бы повторялось в малых кругах, где, подобно планетам, обращались ипостаси материи и разума, преображающего косный вещественный мир.
Демиург микрокосма — алхимик приносил себя в жертву во имя грядущего воскрешения, подменив идею своего рода соборности *

----------------------
* Соборность — термин православного богословия, означающий, что в церкви осуществляется добровольное соединение (собор) индивидов на основе любви к богу и друг к другу.

личным преображением, сопричастным, однако, эволюции космоса, потому что в недрах запечатанного по всем герметическим правилам атонора созревало космическое яйцо — Солнце мира, Сердце творца. По мысли Василия Валентина, не только адепт, но и беспорочное золото отдает себя огненному круговращению во имя своих, тронутых болезнью и скверной планетных собратьев. Оно как Христос, безвинно идущий на Голгофу во искупление грехов мира. Маг-алхимик на этом крестном пути вещества исполняет две слитых воедино сольных партии: жертвы и палача.
Существует несколько подробных, но не поддающихся однозначному переложению на язык современной химической номенклатуры рецептов «Великого деяния». Один из них, приведенный в «Книге двенадцати врат» английского алхимика Джорджа Рипли (XV в.), был как будто бы расшифрован знаменитым французским химиком Жаном Батистом Дюма:
«Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или «философский камень», возьми, сын мой, философской ртути и прокаливай, пока она не превратится в зеленого льва. После этого прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва *.

------------------------
* Несмотря на убедительную с точку зрения химизма расшифровку Дюма, видящего здесь свинцовый сурик, упоминание «красного льва», являющегося одним из синонимов «философского камня», вызывает законное недоумение. Суть в том, что у алхимиков не было единой номенклатуры, и совершенно различным веществам они зачастую давали одинаковые названия.

Нагревай еще до кипения, но не кипяти (!), этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй.
Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийские тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост». Можно по-разному относиться к этому пронизанному грозной поэзией тексту. Одни видели в нем лишенные смысла колдовские заклинания, другие — нарочито затемненную тайну, манящую призраком невиданного могущества. Записанный же химическими формулами — отождествив «философскую ртуть» со свинцом, Дюма получил адекватную систему преобразований,— он рисует тривиальный процесс, в котором участвуют свинцовые соли и окислы. Последнее хорошо для раскрытия секретов древних мастеров, но бесполезно для постижения алхимической сути. Химические соединения, сколь бы ценны они ни были, всего лишь вещества, косная материя. Они непричастны к чудесным свойствам «магистериума» и сами напрочь лишены чудесного ореола. Ясность не только обесцвечивает поэтический блеск алхимических текстов, но и убивает на корню саму алхимическую идею. И все потому, что алхимия — это не только «предхимия», но еще и волшебство, которое не поддается абстрактному моделированию. Двойственное прочтение характеризует и скрывающую подробности «Великого деяния» зашифрованность. С одной стороны, это жреческая, не терпящая постороннего глаза скрытность, с другой — обычный цеховой секрет, пресловутая «тайна фирмы». Есть, наконец, и третий аспект, сугубо человеческий, иногда исключительно трогательный. Он-то встречает, несмотря на временные провалы, полное понимание потомков. Алхимикам не позавидуешь. Пусть среди них было немало заведомых обманщиков, но ведь и сильные мира сего гнали их, как красного зверя! Вспомним Бётгера, которого держал в заточении саксонский король. Не в силах купить вожделенную свободу златоделанием, несчастный узник случайно раскрыл секрет фарфора. Альберт Больштедтский, снискавший титул «Великого в магии, еще более великого в философии и величайшего в теологии», недаром умолял собратьев быть скрытными: «...прошу тебя и заклинаю тебя именем творца всего сущего утаить эту книгу от невежд. Тебе открою тайну, но от прочих я утаю эту тайну тайн, ибо наше благородное искусство может стать предметом и источником зависти. Глупцы глядят заискивающе и вместе с тем надменно на наше «Великое деяние», потому что им самим оно недоступно. Они поэтому полагают, что оно невозможно. Снедаемые завистью к делателям сего, они считают тружеников нашего искусства фальшивомонетчиками. Никому не открывай секретов твоей работы! Остерегайся посторонних! Дважды говорю тебе, будь осмотрительным...» Это не мрачное предостережение посвященного в высшие таинства мага и уж тем паче не ревностная забота мастера, стремящегося оградить от конкурентов источник дохода, но крик души.
О строгом сохранении тайны предупреждали и другие выдающиеся мастера трансмутаций: Ар-нальдо из Виллановы (ок. 1235— 1313), Николай Фламель (1330— 1417?) и даже Парацельс, презревший «Великое деяние» ради лекарственной ятрохимии *,

--------------------
* Ятрос (греч.) — врач.

оказавшейся на поверку все той же алхимией, но с «астроботаническим» уклоном. Знаменитый естествоиспытатель и врач Парацельс уподобил человеческий организм реторте, в которой протекают сложные химические превращения. «Ятрохимик есмь,— говорил он о себе,— ибо равно ведаю химию и врачевание». Стоя одной ногой уже в новом времени, он оставался, однако, в плену магических соответствий, а значит, не порывал с алхимией: «Никто не докажет мне, что минералы безжизненны. Ибо их соли, колчеданы и квинтэссенции жизнь человеческую поддерживают. Утверждаю решительно, что металлы и камни наделены жизнью, как и корни, травы и плоды». О его приверженности к средневековым стереотипам мышления свидетельствует и усовершенствованный метод лечения сифилиса парами ртути, просуществовавший вплоть до нашего века. Не подозревая, естественно, о существовании чувствительного к ртути возбудителя, Парацельс исходил из астрологического формализма: оппозиции Венеры Меркурию, а следовательно, противостояния недуга на почве любви эманации божественного посланца. Логические следствия, вытекающие из заведомо противоположных посылок, иногда бьют точно в цель. Но это случайное попадание. Прописывая из тех же соображений страдающим мигренью пациентам серебро — металл Луны, управляющей мозгом, Парацельс не достигал успеха. Не умеряли боли и золотые пилюли противоположного по природе и воздействию на организм Солнца. В философском отношении ятрохимик Парацельс не столь далеко ушел от астрологических воззрений Птолемея, о которых мы можем судить по обильным цитатам в алхимических сочинениях арабов.
«...Солнце вследствие своей природы производит действие теплоты, в меньшей степени также сухости... Луна имеет влажное действие потому, что она ближе всего к Земле, из которой поднимаются влажные пары. Таким образом, она размягчает вещи, подверженные ее влиянию, и способствует их гниению». «Доктор обеих медицин» — терапевтики и хирургии, Парацельс не только руководствовался принятой шкалой сухости и влажности, но даже в учении о сигнатурах, или «знаках природы», руководствовался первобытными магическими верованиями о соответствии внешнего вида лекарства его воздействию на организм.
Крылатой мыслью Парацельса владела изнуренная тяжким наследием и тоскующая в ожидании обновления эпоха. После того как последние философы афинской школы были изгнаны византийским императором Юстинианом, воцарились, по выражению одного летописца, тьма и молчание. Казалось, что факел, зажженный греческими мыслителями, погас. Но эстафету знания подхватили арабские ученые, которые безоговорочно приняли философию Аристотеля. Математика, астрономия, медицина пышно расцветали при дворах калифов. Но основ мироздания арабские мудрецы почти не касались, оставаясь в плену аристотелевских представлений, утративших первоначальный творческий и беспокойный дух. Они многого достигли в астрономии, геодезии, оптике. Измерения, сделанные Альгазеном (XI в.), до сих пор поражают необыкновенной точностью. Но, несмотря на обширную эмпирическую основу, арабские ученые не выдвинули новых философских концепций строения мира. И даже такой видный ученый, как Аверроэс (Ибн- Рушд), остался в памяти потомков лишь как почитатель и комментатор Аристотеля. Первый выдающийся химик арабов Абу-Муза-Джабир, или Гебер, как его принято называть, жил в Севилье около 800 года. Вплоть до XV века Гебер, за мудрость прозванный аль-Софи, оставался высшим авторитетом среди арабских и европейских ученых. Это был Аристотель алхимии. Недаром Роджер Бэкон (1214—1292) называл его Magister Magistro-rum — учителем учителей.

Сочетая медного «змия» с рептилиями гермесова кадуцея, алхимические таинства включили в свою причудливую эмблематику запаянного в реторту Меркурия, андрогина и гомункулуса.

Греческие ученые, а вслед за ними и ранние алхимики — Зо-сима, Африкан, Синезий, Олим-пиодор почти не занимались практической химией. Гебер же не только поражал знаниями в этой области, но и предпринял попытку дать первую химическую теорию.
Считая, что металлы состоят из больших или меньших количеств ртути и серы, он подразумевал не конкретные вещества, а некие чистые элементы, от которых зависели не только свойства, но и сама природа металла. Основополагающий труд Гебера «Summa perfectionis magisterii in Suana-tura» оказал колоссальное влияние на Альберта Великого и Роджера Бэкона, Арнальдо из Вилла-новы и Раймунда Луллия (ок. 1235 — ок. 1315) — поэта, философа, миссионера-францисканца, которому приписывают добрую сотню алхимических сочинений. В библиотеке богемского монастыря Тепла среди других алхимических рукописей сохранилось и написанное на пергаменте сочинение Луллия. Блистательную когорту пророков и подвижников «высокого» гер-метизма замыкает Василий Валентин, «ясновидящий» мистик из ордена бенедиктинцев, живший в первой половине XV века. По-видимому, все они искренне веровали в «магистериум» и зла-тоделание. Во всяком случае, сложный символизм и затемнен-ность их текстов не есть «киммерийские тени» для сокрытия заведомой лжи. Занимаясь, причем узкопрофессионально, историей химии, я много времени посвятил изучению алхимических чертежей и рисунков. На первый взгляд это мрачные гротески: скелеты, вороны, факелы — полный мистический букет. Вместе с тем некоторые из них весьма легко расшифровать. Это не что иное, как эмблемы химических процессов: перегонки, разложения и т. п. В результате действия огня, к примеру, появляется черный обуглившийся скелет вещества (зола) и птица (летучий газ). Не более чем первоначальная химическая символика. Условный язык для записи протекания тех или иных реакций. Парацельс всем существом своим принадлежал к «птенцам гнезда Альбертова». Но — такова двойственность эпохи — дух его рвался из тесных оков слепой магической веры. Он верует еще в нечистую силу, в «магистериум» и «живую воду», но златоделание уже почитает вздором. Между тем солнце алхимиков-мистификаторов, адептов-фокусников только еще поднималось над горизонтом, слепя фальшивой позолотой.
В музеях Амстердама и Осло хранятся медали, якобы отчеканенные из алхимического золота, с пробой «выше, чем у червонцев», а также луидоры, пистоли и гинеи, изготовленные «при помощи философского камня». Подлинная технология подобных чудес была на потеху людей просвещенных раскрыта известным французским химиком Э. Ф. Жоффруа, который выступил в 1722 году с разоблачительным докладом в Парижской академии наук.
Вот несколько примечательных выдержек из этого документа: «Конечно, было бы желательно, чтобы искусство обмана оставалось совершенно неизвестным представителям любой профессии. Но ненасытная жажда наживы побуждает некоторых людей бесчисленными способами применять это искусство на практике. Поэтому благоразумие требует научиться понимать такого рода мошенничества, чтобы уметь защититься от них... ...Главное, к чему стремятся эти жулики,— это показать людям, как на их глазах взятое для опыта минеральное вещество превращается в драгоценный металл. Для этого они используют тигли или капели (чашечки), на дно которых кладут немного золотой или серебряной извести (старинное название окисей), а сверху покрывают их массой, состоящей из смеси порошка истолченных углей с клеем либо воском. Эта масса застывает и выглядит до поры как настоящее дно тигля или капели.
В других случаях они в куске угля делают углубление, засыпают туда золотой или серебряный порошок и заливают его воском. Или берут деревянную палочку, выдолбленную с одного конца; в углубление всыпают мелкие золотые или серебряные опилки, а потом закрывают отверстие пробкой из того же дерева... Когда начинают помешивать такой палочкой расплавленное вещество, она загорается, опилки высыпаются, и спрятанный внутри драгоценный металл попадает в тигель.
С целью обмана нетрудно примешать драгоценные металлы к свинцовой, сурьмяной или ртутной извести. В свинец совсем нетрудно спрятать золотые или серебряные зерна или даже небольшие слитки. Иногда для этого золото предварительно осветляют ртутью и выдают его за олово или серебро. А потом получают золото якобы в результате превращения.
Необходимо остерегаться всего, что проходит через руки этих мошенников— «философов». Часто Царская водка или крепкая водка (смеси кислот), которыми они пользуются, уже содержат золото или серебро. Бумагу, в которую они завертывают свои материалы, они пропитывают, если надо, из-вестями золота или серебра. Даже карты, которыми они пользуется, могут содержать металлические примеси. Видели стекло, в которое было введено некоторое количество золота, когда расплавленная стеклянная масса еще находилась в печи. Некоторые «философы» вершат свои обманы с помощью гвоздей, наполовину железных, наполовину золотых либо серебряных. Людям внушают, что совершается «превращение», когда железный гвоздь окунают в некую таинственную тинктуру. Выглядит это довольно заманчиво... Однако на деле это не более чем фокус. Все эти гвозди, которые так похожи на железные, на самом деле состоят из двух частей, правда очень аккуратно спаянных и покрытых краской под цвет железа. Только эта краска и исчезает в «таинственной» жидкости... Именно таким, полужелезным и полузолотым, был гвоздь, который некогда видели в кабинете великого герцога Тосканского. Подобные же гвозди, наполовину серебряные, наполовину железные, я демонстрирую сейчас Академии. И точно такой же нож, с золотым концом лезвия, когда-то был подарен одним предприимчивым монахом английской королеве Елизавете...» Рассказ о подобных хитростях, достаточно изощренных и делающих честь химическим знаниям их инициаторов, не входит в нашу задачу. Тем не менее я хочу привести для сравнения еще одну характерную цитату, взятую на сей раз из книги нашего современника:
«Мы располагаем многочисленными свидетельствами, доказывающими, что алхимики способны были, а может быть, и теперь способны производить золото, и даже существуют медали, выбитые из алхимического золота... Может быть, следовало бы придать больше значения рассуждениям алхимиков о так называемых вторичных металлах. Так, например, некоторые из них стремились превратить в золото не обычное олово, а «олово с зеленым свечением». Если предположить, что «олово с зеленым свечением» — это таллий, который похож на олово и в огне светится зеленым светом, то, может быть, мы будем иметь объяснение этого секрета. Дело в том, что достаточно таллию потерять альфа-частицу, чтобы превратиться в золото... Мне известны крупные компании, которые безуспешно пытались подвергнуть анализу старательно выкра денные образцы, которые предлагались как «философский камень», то есть ядерный катализатор, позволяющий производить превращения (трансмутации). Я видел два таких образца, которые выглядели как куски красного стекла. Методы химических и физических анализов дали столь противоречивые результаты, что на их применении не настаивали». (Ж. Бержье, «Промышленный шпионаж», (1972).

Говоря о своих современниках, Себастьян Брант не очень стеснялся в выражениях:
«Алхимия примером служит Тому, как плутни с дурью дружат...»

До чего же уклончиво и даже стыдливо стал изъясняться соавтор «Утра магов» мосье Бержье! Почему, позволительно спросить, «не настаивали» мифические исследователи мифического «ядерного катализатора» на своих методах? Не лучше ли было сказать прямо, что вся современная наука, столкнувшись с волшебством, потерпела фиаско? Разве нечто подобное не описано у Бальзака в «Шагреневой коже»?
Я привел эту выдержку не для того, чтобы разоблачать заведомый вымысел, слегка загримированный в расчете на абсолютно «стерильного» в вопросах науки читателя под современность. Я не встречал в алхимических книгах упоминания о «зеленом свечении» олова, хоть, возможно, такое и есть, но ни о таллии, ни об альфа-частицах средневековые алхимики знать никак не могли — это очевидно. Сравнивая, даже чисто текстологически, доклад Жоффруа и выпад (иначе не назовешь) Бержье, невольно приходишь к печальным размышлениям о том, куда может завести человеческий разум столь вопиющий и беззастенчивый обскурантизм. Дистанция в 250 лет достаточно наглядна, чтобы отпала надобность в более крепких эпитетах.
Говоря о своих современниках, Себастьян Брант (ок. 1458—1521) не очень стеснялся в выражениях:

Алхимия примером служит
Тому, как плутни с дурью дружат...
Вот этой, мол, наукой ложной
И золото в ретортах можно
Искусственным путем добыть,—

Лишь надо терпеливым быть.
О, сколь неумные лгуны —
Их трюки сразу же видны! —
Кто честно и безбедно жили,
Все достояние вложили
В дурацкие реторты, в тигли,
А проку так и не достигли.

Автору прославленного «Корабля дураков» мудрено было догадаться о том, что «неумные лгуны» знали, оказывается, об олове с «зеленым свечением», «ядерном» (!) катализаторе и прочих мудреных штуках. Темны пучины моря житейского и переменчивы его ветры, несущие из века в век непотопляемые суда.