Флоринда Доннер. Жизнь-в-сновидении

Глава 13

Всякий раз, проснувшись окончательно, я ничего не помнила о тех потерянных днях, кроме того, что знала с абсолютной уверенностью, что они не были просто потеряны. Что-то произошло со мной за это время, что-то с очень непростым внутренним смыслом, ускользавшим от меня. Я не делала сознательных усилий, чтобы вернуть эти смутные воспоминания. Я просто знала, что они есть -- наполовину скрытые, похожие на встречу с человеком, с которым ты вроде бы знаком, но чье имя никак не можешь вспомнить. Я никогда не страдала сонливостью, но с той ночи, когда Флоринда появилась в студии Исидоро Балтасара, мне все время хотелось только спать, чтобы сновидеть, Я просто умирала каждый раз, когда ложилась, спала непомерно долго и даже прибавила в весе, что, к сожалению, не пошло мне на пользу. Но у меня все еще не было магических сновидений. Однажды утром я вдруг проснулась от сильного шума -- Исидоро Балтасар гремел посудой в мойке. Голова ныла, в глазах стояла пелена, все тело было в поту. Я была еще во власти кошмарных сновидений и каждое мгновение могла провалиться обратно. -- Это ты во всем виноват, -- закричала я. -- Если бы ты только помог мне, я бы не просыпала всю свою жизнь. Мне так и хотелось выругаться, выплеснуть все свое раздражение и нетерпение. Но вдруг мое сознание пронзила мысль, что я не могу этого сделать: мне просто больше не нравится ныть, как обычно. Его лицо засияло от удовольствия, будто он прочел все мои мысли. Схватив свой стул и усевшись на него верхом, он сказал: -- Ты же знаешь, что я не могу тебе помочь. Путь сновидений у женщин совсем другой. Я даже не представляю себе, что они делают, чтобы стать сновидящими. -- Вокруг тебя столько женщин, что ты должен это знать, -- настаивала я. Он рассмеялся. Казалось, ничто не может лишить его доброго расположения духа. -- Я не имею ни малейшего представления о том, что с вами происходит, -- продолжал он. -- Мужчины должны непрерывно сражаться, чтобы удерживать внимание в сновидениях. Женщины не сражаются, но они должны достичь внутренней дисциплины. С ясной улыбкой он добавил: -- Есть одна штука, которая может помочь тебе. Не принуждай себя к сновидениям, как ты обычно это делаешь. Позволь им самим прийти к тебе. Я не могла вымолвить ни слова в ответ. Изумление быстро сменилось злостью. Не в силах сдерживаться, я натянула туфли и с яростью бросилась вон из комнаты, хлопнув за собой дверью. Его смех преследовал меня всю дорогу до площадки, где стояла моя машина. Удрученная, чувствуя себя совершенно покинутой и одинокой, сожалея прежде всего о себе самой, я вела машину к берегу. Там было пустынно, шел дождь, прямой и тихий. Совсем не было ветра, и капли дождя ложились мягко и ровно. Было что-то умиротворяющее в приглушенных звуках плеска волн и дождя, падающего на воду. Я сбросила т 1000 уфли, закатала брюки и бродила до тех пор, пока полностью не очистилась от тревоги и индульгирования. Я знала, что избавилась от них, потому что сквозь шуршание и плеск волн услышала голос Флоринды: -- Ты должна бороться в одиночку. Мне не было страшно. Я просто осознала себя в самом деле одинокой. И это принесло мне ощущение вины за то, что я собралась было сделать. Но я уже не могла ждать, и начала действовать немедленно. Оставив записку в дверях Исидоро Балтасара -- мне не хотелось, чтобы он отговаривал меня, -- я отправилась к дому магов. Я вела машину всю ночь, и под утро добралась до Тусона. Сняв комнату в мотеле, я проспала большую половину дня и после обеда снова отправилась в путь, выехав на дорогу, по которой мы возвращались с Исидоро Балтасаром. Обычно я очень плохо ориентируюсь, но маршрут уже был запечатлен где-то в глубине моего сознания. С отрешенной уверенностью я точно знала, какую дорогу выбрать, где сворачивать, и даже не заметила, как добралась до дома магов. Я не смотрела на часы, мне не хотелось терять ощущение того, что время остановилось еще когда я выехала из Тусона. В доме не было ничего, что причиняло бы мне хоть какое-то беспокойство. Я понимала, что никто не приглашал меня сюда, но отчетливо помнила слова Нелиды о том, что она спрятала в выдвижном ящике маленькую корзинку с подарками от всех женщин и что я могу вернуться когда захочу. -- Когда бы ты ни приехала, днем или ночью, эта корзинка будет на месте, -- звучали в ушах ее слова. С уверенностью постоянного обитателя я направилась прямо в комнату, оставленную для меня Эсперансой. Белый с оборками гамак был готов, как будто меня на самом деле ожидали. Смутное беспокойство овладело мной, но я вовсе не была испугана. Стремясь успокоиться, я опустилась в гамак и принялась раскачиваться туда-сюда. -- К черту все страхи! -- воскликнула я и, как кошка, с наслаждением потянулась до хруста в суставах. -- О, ты благополучно вернулась! -- раздался голос из коридора. Я еще не видела ее, но не успела вновь воцариться тишина, как я уже знала, что это Нелида. Я ждала, когда она войдет, но ее не было. -- Твоя еда на кухне, -- донеслось до меня, и шаги удалились в конец коридора. Я вскочила и бросилась за ней, умоляя подождать. Но никого не было ни в холле ни в комнатах, и я продолжала свой путь на кухню. Как оказалось, никого не было во всем доме. Но я все-таки была уверена, что они были здесь. Ведь я слышала их голоса, их смех, звон посуды. Следующие несколько дней прошли в бесконечном ожидании чего-то значительного. Я не представляла себе, что именно должно произойти, но была уверена, что это будет связано с женщинами. По какой-то непостижимой причине они не желали показываться мне на глаза. Их поразительная скрытность все время держала меня в напряжении, заставляя двигаться по коридорам бесшумно, как тень. Невзирая на всевозможные хитроумные планы, которые я строила, пытаясь застать их врасплох, мне никогда не удавалось увидеть их более чем мельком. Они проскальзывали в дом и из дома, в комнаты и из комнат, как будто между мирами, оставляя за собой лишь отзвуки голосов и смеха. Иногда я сомневалась, есть ли здесь женщины на самом деле, и не был ли звук их шагов, шепота и смешков лишь плодом моего воображения. Но всякий раз, когда я уже была готова поверить в то, что все это -- моя фантазия, я слышала, как одна из них возится в патио. Тогда, охваченная новой страстью, ожиданием и волнением, я бежала за дом -- только для того, чтобы убедиться, что меня снова перехитрили. Тогда я поверила, что женщины, будучи настоящими магами, имеют, как летучие мыши, какую-то внутреннюю систему, вроде эхолокации, которая предупреждает их о моем появлении. Моя досада на их таинственность исчезала лишь на кухне, при виде экзотических продуктов, которые они оставляли для меня. Изыск 1000 анность блюд вполне компенсировала их небольшое количество. Я все время была голодна и с большим удовольствием ела их удивительную пищу. В один из дней, как раз перед наступлением сумерек, я услышала мужской голос, мягко зовущий меня по имени из-за дома. Я выбежала в коридор и так обрадовалась, увидев смотрителя, что чуть не запрыгала вокруг него, как собака. Не в состоянии сдержаться, я расцеловала его в обе щеки. -- Осторожно, нибелунга! -- Он произнес это голосом и тоном Исидоро Балтасара. Я отпрянула, широко раскрыв глаза от удивления. Он подмигнул мне и добавил: -- Не увлекайся. То, что ты узнаешь, даст тебе преимущество передо мной. Мгновение я не знала, как реагировать на его слова. Но когда он рассмеялся и успокаивающе похлопал меня по спине, я окончательно расслабилась. -- Как хорошо, что мы встретились, -- сказал он мягко. -- Эго просто удивительно, что мы встретились, -- неловко улыбнулась я и спросила его, где все остальные. -- Они вокруг, -- сказал он неопределенно. -- Сейчас они таинственны и недоступны, но присутствуют всегда. И, заметив мою растерянность, добавил: -- Потерпи. -- Я знаю, что они где-то рядом, -- прошептала я. -- Они оставляют мне пищу. Я оглянулась через плечо и призналась: -- Но я все время голодна, этого слишком мало. Если верить смотрителю, это естественно для пищи силы -- никто никогда не получает ее достаточно. Он сказал, что готовит себе сам -- рис и бобы с толстыми ломтями мяса или курицей -- и ест один раз в день, но всегда в разное время. Потом он повел меня к себе. Он жил позади кухни в большой комнате, беспорядочно загроможденной разрозненными скульптурами из дерева и железа. Воздух, наполненный тяжелым ароматом жасмина и эвкалипта, с трудом проникал сюда из-за плотно задернутых занавесок. Смотритель спал на раскладной койке, которую держал сложенной в кладовке, когда не пользовался ею, и ел за маленьким, с тонкими ножками, столиком старинной английской работы. Он признался, что, как и таинственные женщины, не выносит распорядка. Ему было все равно -- день на дворе или ночь, утро или полдень. Он подметал дворики и сгребал листья на поляне, когда чувствовал, что ему хочется это делать; были ли в это время цветы или листья на земле -- не имело значения. Следующие несколько дней я провела отвратительно, пытаясь приспособиться к этому, казалось, беспорядочному образу жизни. Скорее вынужденно, чем из желания быть полезной, я помогала смотрителю в его работе по дому. Кроме того, я неизменно получала приглашение разделить с ним трапезу. Блюда были так же изысканны, как и его общество. Я была уверена, что на самом деле он больше чем просто смотритель, и делала все возможное, чтобы своими расспросами застать его врасплох. Бесполезный прием, -- я никогда не получала нужных ответов. -- Откуда ты? -- внезапно спросила я его за столом в один из дней. Он оторвал глаза от тарелки и с таким видом, будто ждал этого вопроса, покорно показал на горы на востоке, выглядевшие как картина за распахнутым окном. -- С гор Бакатете? -- голос выдавал мое недоверие. -- Но ведь ты не индеец. -- Мне кажется, только нагваль Мариано Аурелиано, Делия и Хенаро Флорес -- индейцы, -- заметила я смущенно. И, ободренная выражением удивления и интереса, появившимся на его лице, добавила, что, по-моему, Эсперанса вообще находится выше расовых отличий. Перегнувшись через стол, я таинственным тоном поведала ему то, о чем уже говорила Флоринде: -- Эсперанса родилась не как человек, она была создана силами тьмы. Она -- настоящий дьявол. Откинувшись на спинку своего стула, смотритель весело воскликнул: -- А что ты можешь сказать насчет Флоринды? Ты знаешь, что она француженка? Точнее, ее родители были французы. Они вышли из тех семей, что приехали в Мексику с Максимилианом и Шарлоттой. -- Она очень красива, -- ответила я негромко, пыта 1000 ясь вспомнить, когда именно в девятнадцатом веке Наполеон отправил в Мексику австрийского принца. -- Ты еще не видела ее совсем разодетой, -- оживился смотритель. -- Она -- нечто особенное. Возраст не имеет для нее никакого значения. -- Кармела говорила мне, что я похожа на Флоринду, -- сказала я, в порыве тщеславия выдавая желаемое за действительное. Не в силах удержаться от смеха, смотритель вскочил со стула. -- Ну и денек, -- произнес он без всякого выражения, будто его нисколько не заботило, как эти слова будут восприняты. Задетая этим равнодушным замечанием, я следила за ним с плохо скрываемым раздражением. Затем, стремясь сменить тему, спросила о нагвале Мариано Аурелиано: -- Откуда он на самом деле появился? -- Кто знает, откуда появляются нагвали? -- проворчал смотритель, подходя к окну. Он долго молчал, пристально глядя на горы, видневшиеся вдали, затем снова повернулся ко мне и сказал: -- Некоторые говорят, что нагвали сами поднимаются из преисподней. Я верю этому. Другие говорят, что нагвали -- совсем не люди. Он снова замолчал, и я удивилась долгой паузе, которая опять повторилась. Словно уловив мое нетерпение, он подошел и сел рядом. -- Если хочешь знать, я думаю, что нагвали -- сверхлюди. В этом кроется причина того, что они знают все о человеческой природе. Нагваля невозможно обмануть. Они видят тебя насквозь. Они видят насквозь все что угодно. Они могут смотреть сквозь пространство на другие миры в нашем мире и за его пределами. Я беспокойно заерзала на стуле, не зная, как остановить его. Я уже жалела о том, что начала этот разговор. У меня не осталось ни малейшего сомнения в его безумии. -- Я не безумец: -- Он так неожиданно откликнулся на мои мысли, что я громко вскрикнула. -- Я просто говорю то, о чем ты никогда раньше не слышала, вот и все. Я растерянно заморгала, вынужденная защищаться. Но тревога придала мне уверенности, и я перешла в наступление: -- Почему все они скрываются от меня? -- Это очевидно, -- бросил он, но, заметив, что это вовсе не очевидно для меня, продолжал: -- Ты должна это знать. Все здесь, кроме меня, -- одна компания. Я всего лишь смотритель и не принадлежу к таким, как они. Я лишь как смазка для этой машины. -- Ты сбиваешь меня с толку еще больше -- рассердилась я. Но тут меня поразила внезапная догадка. -- А что это за компания, о которой ты говоришь? -- Все женщины, которых ты встретила, когда была здесь в последний раз -- сновидящие и сталкеры. Они сказали мне, что ты -- сталкер, такой же, как они. Он налил себе стакан воды и подошел к окну. Сделав несколько маленьких глотков, он рассказал мне, что нагваль Мариано Аурелиано уже испытывал мои способности сталкера в Тусоне, когда послал меня в кофейню подсунуть таракана в мою тарелку. Смотритель повернулся спиной к окну, взглянул мне прямо в лицо и добавил: -- Ты не справилась. -- Не хочу больше слушать этот вздор! -- оборвала я его. У меня не было никакого желания слушать продолжение этой истории. На его лице появилось озорное выражение. -- Но, потерпев неудачу, ты оправдалась тем, что без всякого уважения, с пинками и бранью накинулась на нагваля Мариано Аурелиано. Сталкеры, -- подчеркнул он, -- обладают большой сноровкой в обращении с другими людьми. Я открыла было рот, чтобы сказать, что не понимаю ни слова из того, что он говорит, но он продолжал: -- Вся беда в том, что ты -- незаурядная сновидящая. Если бы не это, ты была бы похожа на Флоринду -- не ростом и внешностью, разумеется. Ядовито улыбаясь, я проклинала про себя старого колдуна. -- Помнишь ли ты, сколько женщин было тогда на пикнике? -- вдруг спросил смотритель. Я прикрыла глаза, чтобы лучше представить себе тот день, и отчетливо увидела шестерых женщин, сидящих на парусиновых подстилках, расстеленных под эвкалиптами. Там были Кармела, Зойла, Делия и Флоринда, не было толь 1000 ко Эсперансы. -- А кто эти две? -- спросила я, озадаченная более, чем обычно. -- Ага -- оценил он, и лучезарная улыбка появилась на его лице. -- Это были сновидящие из другого мира. Ты видела их отчетливо, но потом они исчезли, причем твой разум даже не заметил этого. -- Просто потому, что это было слишком необычно. Я рассеянно закивала головой, не в силах понять, почему помню только четырех женщин, хотя на самом деле знала, что их должно быть шесть. Видимо, мои мысли просто просачивались наружу, поскольку он тут же сказал, что вполне естественно, если мое внимание сосредоточено только на четырех из них. -- Две другие -- это твой источник энергии. Они бестелесны и не принадлежат к нашему миру. Растерянная и сбитая с толку, я была способна только изумленно уставиться на него. У меня больше не было вопросов. -- С тех пор, как ты покинула планету сновидящих, -- пояснил он, -- твои сновидения превратились в кошмары, и перемещения между сновидениями и реальностью стали нестабильны и опасны для тебя и других сновидящих. Впрочем, Флоринда взялась сама защищать и прикрывать тебя. Я вскочила так стремительно, что опрокинула стул. -- Не хочу больше ничего знать! -- закричала я, еле удержавшись, чтобы не сболтнуть, что было бы лучше, если б я вообще ничего не знала об этих сумасбродных путях и реальностях. Смотритель взял меня за руку и повел наружу, через пустырь, сквозь заросли чапарраля, на задворки маленького домика. -- Мне нужно закрепить генератор, -- сказал он. -- Я хочу, чтобы ты мне помогла. Громко рассмеявшись, я сказала ему, что не имею ни малейшего представления о генераторах. И только когда он открыл люк в бетонной обшивке, я поняла, что электрический ток для освещения дома вырабатывается именно здесь. Я не сомневалась, что электрические лампы и приборы деревенской Мексики похожи на эти. С ними я была знакома. С того дня я старалась задавать поменьше вопросов, чувствуя себя неподготовленной к его ответам. Наши встречи приобрели характер ритуалов, в которых я делала все возможное, чтобы быть под стать старику в его изысканном испанском. Я часами сидела в своей комнате, перерывая всевозможные словари в поисках новых или устаревших слов, которые произвели бы на него впечатление. Однажды утром, ожидая, пока смотритель принесет завтрак, я впервые оказалась в его комнате одна. Мне попалось на глаза странное старое зеркало и я принялась тщательно исследовать его мутную пятнистую поверхность. -- Это зеркало поймает тебя в ловушку, если будешь смотреться в него слишком долго, -- произнес голос у меня за спиной. Ожидая увидеть смотрителя, я обернулась, но обнаружила, что в комнате никого нет. Охваченная страстным желанием поскорее добраться до двери, я чуть не опрокинула одну из скульптур, стоявших возле меня, и машинально протянула руку, чтобы поправить ее, но не успела дотронуться, как мне почудилось, будто неопределенным круговым движением фигура отдалилась от меня, а затем с поразительно человеческим вздохом заняла первоначальное положение. -- Что случилось? -- спросил смотритель, входя в комнату. Он поставил большой поднос на свой шаткий столик и, глядя на мое помертвевшее от ужаса лицо, снова спросил, что же произошло. -- Иногда у меня появляется ощущение, что эти монстры живые и наблюдают за мной, -- произнесла я, кивая в сторону ближайшей скульптуры. Увидев его серьезное лицо, на котором не было и тени улыбки, я поспешила заверить, что назвала их монстрами, имея в виду не уродство, а скорее их громадные размеры. Сделав несколько судорожных вдохов, я повторила, что эти скульптуры кажутся мне живыми. Украдкой оглядевшись и понизив голос до еле слышного шепота, он произнес: -- Они живые. Я была так поражена, что начала лепетать что-то о том, как однажды вечером впервые обнаружила его комнату, привлеченная 1000 мрачным шепотом ветра, шевелившего занавеску у разбитого окна. -- Еще тогда они показались мне монстрами, -- призналась я с нервным смешком, -- чужими духами, наполняющими сумеречные тени. Пошевелив губами, смотритель пристально поглядел на меня, затем медленно обвел взглядом комнату. -- Давай-ка лучше обедать, -- сказал он в конце концов, -- иначе все остынет. Он придвинул мне стул и, когда я удобно уселась, добавил дрогнувшим голосом: -- Ты права, когда называешь их духами. Ведь они -- не скульптуры, они -- измышления. Их представил себе из образов, промелькнувших в других мирах, один великий нагваль, -- пояснил он таинственным тоном. -- Мариано Аурелиано? -- спросила я. Он покачал головой и ответил: -- Нет, его звали Элиас. Он гораздо старше. -- А почему эти измышления стоят в твоей комнате? Разве этот великий нагваль сделал их для тебя? -- Нет, я только присматриваю за ними. Поднявшись, он сунул руку в карман, достал аккуратно сложенный белый носовой платок и принялся смахивать пыль с ближайшей скульптуры. -- С тех пор, как я стал смотрителем, следить за ними -- моя обязанность. Когда-нибудь с помощью всех этих чародеев, которых ты здесь видела, я должен буду вернуть их обратно. -- А куда именно? -- В никуда, в пространство, в вакуум. -- И как ты собираешься это сделать? -- С помощью той же силы, которая доставила их сюда в первый раз. Силы сновидения-наяву. -- Если ты умеешь сновидеть так же, как все эти маги, -- начала я осторожно, изо всех сил пытаясь скрыть нотки торжества в голосе, -- значит, ты и сам должен быть магом! -- Да, но я не такой, как другие. Его искреннее признание привело меня в замешательство. -- А в чем же разница? -- А, -- отмахнулся он -- абсолютно во всем. Но сейчас я не могу объяснить этого. Если я расскажу, ты только разозлишься, станешь еще более замкнутой. Когда-нибудь, однако, ты поймешь все сама, без посторонней помощи. Я отчаянно пыталась спросить что-нибудь еще, но почувствовала, что все смешалось у меня в голове. -- А ты можешь сказать, откуда нагваль Элиас взял эти измышления? -- Он увидел их в сновидениях и захватил, -- ответил смотритель. -- Некоторые из них -- только копии, которые он снял с тех, что не смог забрать с собой. Остальные -- настоящие, привезены отовсюду этим великим нагвалем. Я не верила его словам, но продолжала: -- А зачем нагваль Элиас принес их? -- Они сами его об этом попросили. -- Зачем? Разведя руками, смотритель прервал мои исследования и пригласил меня заняться обедом. Его нежелание удовлетворить мое любопытство только усилило мой интерес. Я не могла понять, почему он не хочет говорить об этих хитроумных штуках, а только уклоняется от ответов. Ведь он запросто мог все мне рассказать. Мы быстро покончили с обедом и он попросил меня достать его раскладную койку из кладовки. Зная его вкусы, я разложила ее перед занавешенной французской дверью. Удовлетворенно вздохнув, он лег, откинув голову на маленькую квадратную подушку, наполненную сушеными бобами и маисовыми зернами, которая была пришита в изголовье. Он утверждал, что она приносит сладкие сны. -- Теперь я готов немного вздремнуть, -- сказал он, отпуская ремень на своих штанах. Это был вежливый способ отделаться от меня. Раздосадованная его отказом говорить о скульптурах, я свалила нашу посуду на поднос и вылетела из комнаты. Его храп провожал меня всю дорогу до кухни. Из патио слышался звон гитарных струн. Я машинально потянулась за фонариком, который держала возле гамака, и посмотрела на часы. Было немногим за полночь. Завернувшись потуже в одеяло, я на цыпочках вышла в коридор, ведущий в патио. Посреди дворика какой-то мужчина, сидя на тростниковом стуле, играл на гитаре. Я не могла видеть его лица, но знала, что это все тот же Исидоро Балтасар, и я уже видела и слышал 1000 а его, когда попала сюда впервые. Как и тогда, заметив меня, мужчина сразу перестал играть, поднялся со стула и вошел в дом. Едва я вернулась в свою комнату, как он снова начал перебирать струны. Я уже задремала, когда услышала его чистый сильный голос. Он пел, обращаясь к ветру, маня его из глубины молчания и пустоты. И, словно откликаясь на его печальный зов, ветер набирал силу. Он свистел в ветвях чапарраля, срывал сухие листья с деревьев и, шурша, сметал их в кучи напротив дома. Рывком я открыла дверь в патио. Ветер заполнил комнату невыразимой печалью. В ней не было слез, но лишь меланхолия одиночества и пустоты, праха и древних теней. Ветер с легкостью кружил по комнате. Я ловила его каждым движением легких. Он оседал у меня в груди, и чем глубже я дышала, тем легче себя чувствовала. Я вышла наружу и, пробираясь между высокими кустами, направилась за дом. Луна ярко освещала выбеленные стены домика и широкую открытую лужайку, расчищенную от леса. Опасаясь, что меня могут заметить, я перебегала от дерева к дереву и, прячась в густой, тени крон, наконец добралась до двух цветущих апельсинов за стеной, прикрывающей дорожку к домику. Из-за чапарраля ветер доносил звуки легкого смеха и неясные обрывки разговора. Собрав все свое мужество, я дерзко ринулась вдоль дорожки и очутилась перед дверью маленького темного дома. Дрожа от волнения, я пробралась к открытому окну и узнала голоса Делии и Флоринды. Но край окна был слишком высоко, и мне не было видно, что они делают. Я ожидала услышать что-нибудь значительное, откровение, которое поразило бы мой разум, привело бы меня в восторг и помогло бы мне в том, ради чего я была здесь -- победить мою неспособность к сновидению. Но они только сплетничали, и я настолько увлеклась их злорадными перешептываниями, что несколько раз рассмеялась вслух, забыв об осторожности. Сначала я думала, что они болтают о ком-то постороннем, однако, прислушавшись, поняла, что речь идет о женщинах -- сновидящих и наиболее язвительные замечания направлены против Нелиды. Они говорили, что после стольких лет она все еще неспособна уйти из объятий этого мира. Она не только полна самодовольства -- они утверждали, что она целыми днями торчит перед зеркалом -- но еще и похотлива. Она делает все, что в ее силах, чтобы быть сексуально привлекательной и соблазнить нагваля Мариано Аурелиано. Одна из женщин злорадно заметила, что, в конце концов, она единственная, кто может пристроить его чудовищный возбужденный член. Затем они заговорили о Кларе. Они назвали ее важной слонихой, считающей своей обязанностью одарить каждого благодеянием. Объектом ее внимания в данный момент был нагваль Исидоро Балтасар, и она собиралась преподнести ему свое обнаженное тело. Не для того, чтобы отдаваться, а лишь только чтобы демонстрировать: один раз утром и один раз в сумерках. Она была убеждена, что таким образом познает сексуальную удаль молодого нагваля. Дальше речь пошла о Зулейке. Они сказали, что у нее мания считать себя святой, девой Марией. Ее так называемая духовность -- не что иное, как безумие. Время от времени разум покидает ее и, когда бы ни случился такой припадок помешательства, она начинает мыть весь дом снизу доверху, даже камни в патио и на поляне. Затем настала очередь Хермелинды. Ее изобразили как очень рассудительную, очень правильную -- настоящую представительницу средних классов. Как и Нелида, она спустя столько лет не могла удержаться от стремления быть идеальной женщиной и безупречной домохозяйкой. Хотя она совсем не умела готовить и шить, занимать гостей беседой или игрой на фортепиано, она хотела, -- говорили они смеясь, -- чтобы ее считали образцом женственности, как Нелида хотела выглядеть капризной и озорной. -- Если хотя бы две из них объединят свои способности, -- заметил чей-то голос, -- то получится женщина, идеальная для своего господина 1000 : безукоризненная на кухне или в гостиной, одетая в передник или вечернее платье, и безупречная в спальне, задирающая юбку, когда бы хозяин ни захотел этого. Когда наступила тишина, я бегом вернулась в дом, в свою комнату и бросилась в гамак. Однако, сколько ни пыталась, заснуть больше не смогла. Мне казалось, будто какая-то защитная оболочка вокруг меня разорвалась, уничтожив все наслаждение, все очарование пребывания в доме магов. Мне оставалось лишь думать о том, что вместо того, чтобы наслаждаться жизнью в Лос-Анжелесе, я проторчала здесь, в Соноре, в компании выживших из ума старух, занятых только болтовней. Я пришла сюда за советом. Но на меня не обращали внимания, принудив к обществу дряхлого старика, которого я к тому же считала женщиной. К тому времени, когда мы со смотрителем сели завтракать, я привела себя в такое состояние праведного гнева, что не могла проглотить ни кусочка. -- Что случилось? -- спросил старик, внимательно глядя на меня. Обычно он избегал смотреть прямо в глаза. -- Ты не хочешь есть? Я в бешенстве подняла глаза и, отбросив все попытки удержать себя в руках, обрушила на него всю тяжесть накопившегося во мне гнева и несбывшихся надежд. Продолжая причитать, я внезапно ощутила проблеск рассудительности и попыталась убедить себя в том, что старик ни в чем не виноват, что он не делал мне ничего плохого, и я должна быть только благодарна ему. Но меня уже невозможно было остановить. Мои мелкие обиды обрели свою собственную жизнь, а голос становился все более пронзительным по мере того, как я все больше преувеличивала и искажала события последних дней. С чувством злорадного удовлетворения я рассказала ему, как подслушивала этой ночью. -- Они ни в чем не хотят помогать мне, -- самоуверенно утверждала я. -- Они заняты только сплетнями и говорят ужасные вещи о женщинах-сновидицах. -- Что же такое ты услышала? С огромным удовольствием, удивляясь своей необычной способности припомнить каждую деталь их злобных замечаний, я рассказала ему все. -- Очевидно, они говорили о тебе, -- заявил он, когда я кончила говорить, -- образно, разумеется. Он подождал, пока его слова дойдут до меня, и не дожидаясь, когда я начну возражать, невинно спросил: -- А разве ты хоть немного не похожа на всех тех, о ком они говорили? -- На черта я похожа! -- взорвалась я. -- Мне надоел этот шизофренический бред. Я не хочу этого слышать даже от образованного человека, и меньше всего -- от тебя, проклятый пеон! От неожиданности он широко раскрыл глаза, его худощавые плечи опустились. Я не чувствовала ни малейшего сострадания к нему, мне было только жаль себя и своего времени, потраченного на то, чтобы рассказать ему все это. Я уже была готова признать, что зря проделала этот длинный и трудный путь ночью, когда заметила его взгляд, полный такого презрения, что мне стало стыдно за свою несдержанность. -- Если ты будешь держать себя в руках, то поймешь, что маги ничего не делают только для собственного развлечения, чтобы произвести на кого-то впечатление или просто дать выход своей магической силе, -- сказал он с подчеркнутым спокойствием. -- Все их поступки имеют свою цель и причину. Он внимательно посмотрел на меня с таким выражением, что мне захотелось убраться прочь. -- И перестань ходить с таким видом, будто у тебя каникулы, -- отметил он. -- Для магов ты -- у них в плену, а не на празднике. -- Что ты пытаешься объяснить мне? Говори сразу, не тяни! -- гневно потребовала я. -- Как можно сказать еще понятней? -- обманчивая мягкость его голоса скрывала от меня истинный смысл слов. -- Маги все сказали тебе прошлой ночью. В образе четырех женщин планеты сновидящих они показали тебе, кто ты есть на самом деле: шлюха с манией величия. Я была настолько ошеломлена, что на мгновение застыла. Затем гнев, горячий, как лава, мгновенно заполнил все мое тело. -- Ты 1000 -- жалкий ничтожный кусок дерьма! -- завизжала я и двинула его ногой в пах. И еще не коснувшись его, я уже видела маленького старого ублюдка извивающимся от боли на земле. Однако мой пинок так и не достиг цели: с проворством призового борца смотритель отскочил в сторону. Продолжая широко улыбаться, он смотрел на меня, тяжело дышащую и стонущую, -- жестко и холодно. -- Ты пытаешься проделать с нагвалем Исидоро Балтасаром все те штуки, о которых они говорили. Ты так воспитана. Подумай об этом вместо того, чтобы злиться. Я хотела заговорить, но не могла произнести ни слова. Меня поразило не столько то, что он говорил, сколько его отрешенно безразличный, холодный тон. Я бы предпочла, чтобы он накричал на меня. По крайней мере, я бы знала, что мне делать: кричала бы еще громче. Сопротивляться не имело смысла. Я убеждала себя, что он не прав, что он просто злой и дряхлый старик. Я уже не сердилась на него, но и не собиралась воспринимать всерьез. -- Я надеюсь, ты не собираешься лить слезы, -- предупредил он, прежде чем я оправилась от шока. Несмотря на свою решимость не сердиться на старого ублюдка, я покраснела от злости. -- Конечно, нет, -- бросила я и, желая достать его ногой еще раз, закричала, что он всего лишь уборщик куриного дерьма и заслужил, чтобы его поколотили за наглость; но его тяжелый безжалостный взгляд лишил меня энергии. Все тем же учтивым невыразительным тоном он каким-то образом сумел убедить меня в том, что я должна попросить у него прощения. -- Мне очень жаль, -- извинилась я искренне. -- Мое плохое настроение и ужасные манеры всегда берут верх. -- Я знаю. Они предупредили меня об этом, -- сказал он серьезно и добавил уже улыбаясь: -- Ешь. Весь завтрак я чувствовала себя не в своей тарелке. Я медленно жевала, незаметно наблюдая за ним, и видела, что он не злится на меня, хоть и не делает ни малейшего усилия, чтобы продемонстрировать это. Я пыталась утешить себя этой мыслью, но не нашла в ней ничего успокаивающего. Я чувствовала, что его безразличие не было ни умышленным ни надуманным. Он не был зол на меня, просто все, что я говорила и делала, не произвело на него никакого впечатления. Я проглотила последний кусок и, удивляясь собственной уверенности, сказала первое, что пришло мне в голову: -- Ты не смотритель. Он посмотрел на меня и спросил: -- А кто, по-твоему? Его лицо расплылось в забавной усмешке. Глядя на его улыбку, я забыла о всякой осторожности. Потрясающее безрассудство овладело мной. -- Ты -- женщина, ты -- Эсперанса! -- выпалила я. Облегчив душу этим признанием, я успокоилась и, громко вздохнув, добавила: -- Вот почему ты единственная, у кого есть зеркало. Тебе необходимо смотреться в него, чтобы помнить, мужчина ты или женщина. -- Должно быть, на тебя подействовал воздух Соноры. -- Он задумчиво посмотрел на меня. -- Известно, что разреженный воздух очень своеобразно влияет на человека. Он потянулся к моему запястью и, крепко сжав его, добавил: -- Или, возможно, у тебя такой скверный и тяжелый характер, что ты абсолютно уверенно болтаешь все, что придет в голову. Посмеиваясь, смотритель наклонился ко мне и предложил: -- Давай ляжем вместе отдохнем. Это будет нам полезно. У нас обоих тяжелый характер. -- О, да! -- воскликнула я, не зная, обидеться или рассмеяться в ответ на его предложение. -- Ты хочешь, чтобы я спала с тобой? -- и добавила, что Эсперанса предупреждала меня об этом. -- Почему ты отказываешься, если считаешь меня Эсперансой? -- спросил он, растирая мне затылок. Его рука была мягкой и теплой. -- Я не отказываюсь, -- слабо защищалась я, -- просто я терпеть не могу спать днем и никогда не делаю этого. Мне говорили, что даже ребенком я ненавидела дневной сон. Я говорила быстро и нервно, путая слова и повторяясь. Мне хотелось встать и уйти, но едва заметное прикосновение его руки удерживало ме 1000 ня на месте. -- Я знаю, что ты -- Эсперанса, -- настаивала я скороговоркой. -- Я узнаю ее прикосновение -- оно такое же успокаивающее. Я почувствовала, как моя голова клонится вниз, глаза сами закрываются. -- Так и есть, -- согласился он мягко. -- Я лучше уложу тебя, хоть ненадолго. Приняв мое молчание за согласие, он вытянул из кладовки свою койку и два одеяла, и протянул одно мне. Я не переставала удивляться. Не знаю почему, но я легла без возражений. Из-под полуприкрытых век я наблюдала, как он потянулся до хруста в суставах, сбросил ботинки, расстегнул ремень и наконец улегся рядом со мной. Уже под одеялом он выскользнул из своих штанов и небрежно уронил их рядом с ботинками. Он поднял одеяло. Краснея, я уставилась на него со смешанным чувством любопытства и удивления. Его обнаженное тело было совсем не таким, каким я его представляла -- гибкое, гладкое, как у Эсперансы, совсем без волос. Он был тонок, как тростник, но мускулист. И, определенно, он был мужчиной. Причем -- молодым. Не задумываясь ни на мгновение, но затаив дыхание, я робко подняла свое одеяло... Приглушенный звук женского смеха заставил меня закрыть глаза и притвориться спящей. Но зная, что никто не собирается входить в комнату, я расслабилась. Я положила руки за голову и меня поглотило сверхъестественное ощущение того, что смотритель и этот тихий смех, доносящийся из коридора, восстановили равновесие, вернули магическую оболочку, окутывавшую меня. Я не понимала, что со мной происходит, но чем больше расслаблялось мое тело, тем ближе я продвигалась к ответу.